Страница 77 из 93
Прибыл в училище, сдал экзамены честь по чести, жду решения. А там порядок такой был: зачитывали список принятых, а остальных в ближайшие дни обратно в части направляли. Вот читают список, я внимательно слушаю — среди принятых моей фамилии нету. Огорчился, конечно, но виду не подаю. Не судьба, думаю, мне учиться, ну и ладно.
Вернулся в карантин, жду, когда на отправку вызовут. День проходит, другой, постепенно всех вызывают — меня нет. А тоска гложет — сил нет, схожу, поем, и на нары. Наконец, на третий день последние уехали, я один остался. Лежу, невеселую думу думаю. Тут забегает в карантин какой-то лейтенант, грузин, видит меня и спрашивает, чего это я тут валяюсь и кто я вообще такой. И только я успеваю встать и по всей форме ему представиться, как он обрушивается на меня со всей страстью своего южного темперамента.
Оказалось, все училище ищет меня уже двое суток, а в списке принятых мою фамилию просто-напросто писарь перепутал. Я этих писарей всегда недолюбливал, а уж рассеянных… Лейтенанту же я был тем более нужен, что он тем самым взводом командовал, куда меня зачислили, да еще командиром отделения, а это в училище честь, и не малая.
Так начал я свою учебу, и продолжалась она без особых событий. В самом конце войны училище переехало под Ленинград, и мы своими глазами видели, как кровоточили раны города-героя. Этих ран я тоже до конца своих дней не забуду. Помимо занятий мы еще конвоировали военнопленных немцев, которые здание нашего училища восстанавливали, а также разные другие сооружения и постройки.
Потом мы снова переехали, и кончал я училище среди красивой горной природы. А в сорок шестом принял заставу. Служить было не очень-то просто: солдаты, почти все такие же старослужащие, как и я сам, естественно, рвались домой, а заменить их мы сумели далеко не сразу…
Только я на заставе дела наладил, только оглядеться успел, выбрали меня секретарем парторганизации отряда, а потом и навсегда передвинули на политработу. Замполитом комендатуры был, начальником клуба в отряде почти десять лет оттрубил — не заметил, как и пролетели. Вот где рисование мое детское пригодилось! Все учиться отпрашивался, а оно никак не получалось, мне каждый раз терпеливо разъясняли, что нужно прикрыть трудный участок… Конечно, мы учтем вашу просьбу, вот еще годик… Да, да, было такое заявление — еще немного придется обождать… Участок я прикрывал, раз нужно, а учиться уезжали другие.
Год за годом, год за годом.
Бывает…
Потом назначили инструктором политотдела. Дело живое, все время фактически на заставах, с молодежью. Срок-то службы солдатской теперь сократили, а требования остались прежними, так что нагрузочка наша, соответственно, увеличилась. Но и за этот короткий срок успеваем кое-что, лучших в партию рекомендуем, в училище посылаем, — чтобы тоже командирами сделались, и разделили непростую судьбу нашу, и сменили нас, когда час придет, на постах наших.
Вот и меня сменять вроде пора: виски совсем седые.
А я с севера, архангельские мы. Звать Серегой, теперь давно уже Сергеем Васильевичем кличут.
Мы — люди лесные. Батя на каких только должностях в лесу не работал — и лесником, и объездчиком, и лесничим. Мамка колхозницей была. Ребятишек в семье множество возникало, но и померло порядочно, еще в раннем детстве; в итоге трое нас осталось — два брата да, сестра.
С малых лет мы любили с батей в лесу пропадать. Я все там досконально знал — и зверюшек повадки, и нравы лесные всякие, ну и дело лесное тоже изучил. Батя нас помаленьку натаскивал. Надо сказать, что его уроки, дополненные в школе нашей замечательной ботаничкой Татьяной Степановной, очень пригодились мне впоследствии, когда пограничником стал.
Но и с мамкой на сенокосе бывал постоянно. Машин тогда почти не было, все вручную, работенки хватало. Не могу сказать, чтобы я особенно любил полевые работы, но уж на лошадях гонял — с полным удовольствием.
Маленько подрос, стал в семилетке учиться. Привольно мы жили до начала войны. Батю по мобилизации не взяли — бронь была, потом он ушел на фронт, и уже оттуда не вернулся.
А я стал в том же леспромхозе, что и он, работать: батя перед уходом всех нас туда перевез — низко кланяемся ему за это, иначе нашей семье, со мной, мальчишкой, за старшего, голодновато пришлось бы в те тяжелые для страны годы. А в леспромхозе паек на детей давали. Мать воспитательницей в детский садик работать пошла, а я курсы мастеров закончил — и сразу же в лес.
Пятнадцать годков мне было.
Долгие, холодные были те зимы, жили мы, затянув пояса, но были хорошие друзья, и сейчас связь со многими не потеряна. Встретимся — то время вспоминаем с радостью. Работали честно, ни с чем не считаясь, родине помочь старались, как могли, и дело свое любили — лес то есть.
А осенью сорок четвертого призвали и нас. Помню хорошо, седьмого ноября, на всенародный праздник, мы как раз в пути находились: пехом двести километров до Архангельска. Лед еще в тот год не стал, дороги не было.
К тому времени стали появляться в леспромхозе и мужчины — инвалиды с фронта возвращались. Одним из первых прибыл без руки Павел Андреевич, старый коммунист, бывший партийный секретарь леспромхоза, батин дружок. Вернулся, снова секретарить поставили.
Павел Андреевич ко мне довольно внимательно присматривался — тогда уже известно было, что батя погиб, — беседовали мы с ним откровенно на разные темы. При нем меня и в комсомол приняли.
В армии я попал в железнодорожные войска, где и прослужил до конца войны, охраняя разные объекты в Приволжье. Там кончил школу сержантского состава, а в сорок шестом году был направлен на государственную границу. С тех пор я в погранвойсках и служу.
Всяких перемещений по службе было за эти годы — не перечесть. Особенно нравилась мне комсомольская работа, но вначале мне и в голову не приходило всю жизнь военным оставаться. Леса наши родные меня манили. Читал я тоже довольно много. Заинтересовался философией.
Уже совсем собравшись увольняться в запас, приехал я в отряд. И тут нас, пятерых кандидатов партии, пригласили к начальнику политотдела, и была у нас долгая беседа с этим весьма заслуженным и интересным человеком. Он предложил нам ехать на курсы комсомольских работников при политучилище — получать офицерские звания и оставаться в погранвойсках.
Подумали мы, посоветовались между собой, да и поехали все вместе на эти курсы. Мне-то всегда было просто и радостно с людьми работать, и такая перспектива меня вполне устраивала. Да и лес опять же при мне оставался.
После курсов служил в Заполярье — на комсомольской, потом на партийной работе. По дороге домой заехал, женился. Решил всерьез, систематически учиться, молодая жена меня поддержала, и я за два года заочно окончил среднюю школу: курсы курсами, а без аттестата — никуда.
Почему заочно? А дело в том, что застава, на которой я тогда служил замполитом, была в таком глухом месте… короче говоря, самая северная в СССР была погранзастава, самая первая от Баренцева моря. Школы там, конечно, и в помине не было, задания мы сдавали во время отпуска, а кое-что письменно посылали, по почте. Выпускное сочинение я по роману Горького «Мать» писал, уже отцом семейства будучи.
Школу, значит, закончил, а вот дальше особенно учиться не пришлось, только на курсах усовершенствования был разок. Служил в другом округе замполитом, потом восемь лет — начальником заставы. Теперь вот заместитель коменданта по политической части.
У нас ведь «чистых» политработников почти не существует. Слишком насыщена событиями жизнь на заставе, чтобы можно было позволить себе роскошь заниматься только идейным воспитанием личного состава. Слишком нужен политработнику боевой, практический опыт: в погранвойсках никак нельзя только говорить о политике, надо уметь действовать, агитируя личным примером, — другого выхода попросту нет. Если политработник не сумеет в любой момент подменить начальника заставы, или поехать с тревожной группой, или… Если он оступится на границе, вызовет иронические улыбки бывалых солдат, — вся воспитательная работа немедленно пойдет насмарку.