Страница 66 из 93
— Тебя касается.
— Молчит, паршивец!
— Оттого он и не спал ночью, — дернулся бородач, сидевший рядом с Калистратовым, самый бойкий из двух. Борода жиденькая, расхлыстанная, и волосы всклокочены, видать забияка-парень.
— Зубы болели! — выпалил Хайни. — Оттого и не спал.
Заговорил наконец…
— Зубы? — переспросил Курт. — Ты не жаловался.
Опять молчит. Мальчишка с норовом. Такой из озорства способен на многое. Даже взять чужую вину на себя.
— Обыскать его, — требует сосед-бородач.
Чересчур разгорелись страсти вокруг Хайни. Надо унять. Личный досмотр — потом, на станции. Тут с вещами бы успеть управиться. Арсению Захаровичу, слышно, явилась подмога — еще два инспектора. Дело пойдет быстрее.
— Обыщем, если понадобится, — говорит майор.
Да, если понадобится. Ведь, может статься, Хайни — жертва провокации. Есть ключ или нет ключа… Наверняка нет, отпала в нем необходимость, выброшен. Вряд ли у кого из пассажиров найдется ключ. А если провокатор действовал, то где он? Может, сошел с поезда еще ночью или рано утром, не доехав до границы…
Таможенники ищут в багаже, в постелях. Скрипят, грохочут стремянки в купе.
Калистратов прошелся по коридору, заглянул в делегатские купе, во все шесть. Пока нет больше листовок.
В конце вагона дед из Парагвая перечисляет Белоусову своих родственников, разбросанных по всей планете.
— У Амстердаму та у Хельсинках племяшки…
Насколько можно было понять, дед накопил деньжат, решил объехать всех, а затем умереть, коли дозволено будет, на Полтавщине.
Завидев пограничника, Белоусов величаво потрепал деда по плечу и отошел. А дед все двигал губами, уткнувшись в стекло, должно быть видел своих племянников, внуков, правнуков и созывал к себе.
ЧАС ТРЕТИЙ
— Признайтесь, — сказал Белоусов. — Вы напали на след шпиона.
Тон беспечный, шутливый. Мол, не придавайте серьезного значения моим словам. Дорожная болтовня.
— Шпион? — откликается майор без улыбки. — Нет, разновидность помельче.
На что надеялся Калистратов? Что он рассчитывал прочесть на широком лице, излучающем наигранное добродушие? Соучастие в диверсии?
— Вы интригуете меня, майор. Я обожаю детективы. Правда, сам я ни за что не влез бы в шкуру сыщика. Тяжелая профессия. Приятнее во сто крат находиться в качестве читателя. За день устанешь, как собака, голова у тебя — шкаф, набитый разной бухгалтерией. И как приятно бывает пробежать десять страниц перед сном, например, Агаты Кристи. Как вы относитесь к Агате Кристи, майор?
Калистратов ощущает взгляд мистера Белоусова почти физически. Взгляд прощупывает, подстерегает каждое движение.
— Впрочем, извините, ведь она буржуазная писательница. Для вас — шокинг. У вас ее не переводят.
— Нет, переводят.
— Разве? У вас же есть свои книги, похождения красных сыщиков…
В купе, за одной из замкнутых дверей, грохнуло — свалился на пол чей-то чемодан. Догадывается ли мистер Белоусов, что там происходит, за этими дверями? Во всяком случае, для него не секрет, — делегаты волнуются, таможня перетряхивает вещи. И советский пограничник имеет к этому какое-то отношение.
— На десятой странице я засыпаю, — слышит майор. — Современная цивилизация до того изматывает… Вы не можете представить, майор, какой сумасшедший темп жизни на Западе. Мы все кружимся в колесе, как… как…
— Как белка, — помог майор.
«Хитрит, — думает он, — не спрашивает, что за мелкая разновидность мне попалась. Не берет приманку, не спешит взять, оттягивает время».
— Совершенно правильно, как белка.
Со стороны смотреть — нелепая беседа. До смешного нелепая. Мистер Белоусов то выказывает любопытство, то прячет.
«Сейчас он просто удерживает меня около себя, — думает майор. — Удерживает, чтобы таким способом быть в центре событий. А также выяснить, в какой мере я разумею его игру».
За окном, из леса взмывает колоколенка. В волнах леса она словно мачта судна, застигнутого штормом.
— Вы уже совсем покончили с религией? — слышит майор. — Это правда, что у вас нет церквей, а есть только памятники старины?
— Нет, не только, — отвечает Калистратов отрывисто, нетерпеливо.
Между тем — снова находка, в женском купе. Листовки оказались в сумочке. Скорбное, осуждающее лицо Арсения Захаровича выражало тяжелое недоумение. Что-то тут не то. Слишком беспечно — прятать в сумке.
Калистратов без слов улавливает его мысль. Да, беспечно. Кто-то другой сунул, похоже…
Досмотр вещей окончен.
— А насчет молодого человека…
Арсений Захарович тянет слова неуверенно.
— Обождем, — говорит майор.
Скорее всего, не будет для Хайни личного досмотра.
Курт озабочен, бледен.
— Мне кажется, — говорит он майору, — я могу сказать с уверенностью, — это провокация. Я не могу заподозрить Мицци Шмаль.
В купе три девушки, в том числе та, худенькая, со скулами, с милой угловатостью лица и фигуры. И женщина средних лет, коренастая, в плотном синем костюме — Мицци Шмаль.
Мицци демонстрирует сумку майору. Застежка несложная. Вчера почти весь день сумка лежала на виду, на нижней полке. Сунуть листовки — дело минутное.
— Кто же? — возмущается Мицци и взбивает свои пышные волосы, окрашенные под седину. — С нами в поезде едет негодяй.
Она выбирает самые простые немецкие слова — для русского. Ее высокая грудь почти касается Калистратова, красные от гнева щеки пышут жаром.
— Мицци безупречный товарищ, — говорит Курт. — Я голову дам отрубить…
Хладнокровие покинуло его. Девушки горестно молчат. Только у скуластой, самой юной, где-то в уголках глаз таится улыбка. В упор смотрит на майора. Он не перестает занимать ее, невиданный советский офицер в невиданной форме.
На столике — кучка брошюрок, книжек, листовок, — итог поисков. Издано в Мюнхене, в Амстердаме. Да, из этой же партии. Названия повторяются.
— Еще двое нашли у себя, — сообщает Курт. — Гуго Вальхоф в портфеле и Вилли Бамбергер — в чемодане. В чемодане на дне… Обратите внимание, товарищ, на дне, в папке. У нас существует гипотеза… Вилли скажет сам.
В купе тесно, как в автобусе в час «пик», но Вилли — низенький, в широченном галстуке, в мощных роговых очках — проворно ввинтился, заговорил пулеметно-быстро, пригнувшись, словно бодая Калистратова.
— В Кельне, на вокзале, возле нашего багажа крутился один тип, Я из Кельна, он у нас известен. Подлый тип, нацист, был комендантом в Белоруссии. Мы пошли к поезду, и он увязался за нами. Гнусный тип, способен на любую пакость.
Так майор узнал о существовании Зидлера. Что же нужно было филеру, слуге реваншистов?
— Гипотезы, одни гипотезы, — сокрушается Курт. — Я отказываюсь понимать.
На лбу Курта серебристые капельки пота. Нет, он не ручается за всех. Где гарантия, что обнаружена вся контрабанда? Что никто не утаил?
— Как нам быть дальше, товарищ? По-вашему, все отнеслись честно?
— Да, я склонен так считать.
Калистратов говорит искренне. Кроме того, хочется ободрить Курта. Бедный Курт, бедный глава делегации, он пал духом, потерял веру в своих подопечных.
«Дорогой Курт, — думает Калистратов. — Мне тоже нужна правда. Она всем нужна. Но как ее добыть? Личный досмотр? Всех отвести на вокзал, раздеть, перетрясти вещи? Неужели нет другого способа выловить провокатора? Одного или нескольких. Отделить негодяев от честных людей…»
Картина провокации теперь ясна окончательно. Да, режиссура опытная. Сперва проводник находит листовки в ящичках. Известно, что в международном поезде уборка тщательная, а ящички были набиты плотно, это бросалось в глаза. Потом еще порция, за обрешеткой. Обер-провокаторы, стало быть, в курсе нашей пограничной службы, — первая находка велит усилить бдительность, вагон досматривается строжайше. И вообще внимание к пятому вагону, к делегатскому, привлечено. Но этого мало. Кто-то, в пятом же вагоне, сует листовки в куртку бельгийца, да так, чтобы подозрение пало на одного из делегатов. Сам же Хайни или…