Страница 65 из 93
«Короче, короче!» — мысленно просит Калистратов. Но время не пропадает зря, Курт вводит в обстановку. И при этом сам становится понятнее. Не разобравшись, что он за человек — глава делегации, — трудно избрать подходящую тактику.
Курт порывается командовать. Он хочет разбудить Хайни немедленно. Пусть откроет чемодан!
— Извините, — удерживает его майор. — Предоставим таможне, они специалисты.
— А, понимаю, понимаю, товарищ.
Теперь — товарищ… Ради этого стоило потратить лишние три-четыре минуты. Стремление помочь, судя по всему, искреннее. Это очень дорого — стремление помочь.
Сержант Арабей — он сегодня как никогда быстр, подтянут — ловит слова майора, исчезает, возвращается следом за таможенником. Калистратов идет им навстречу.
— Царские золотые, — тихо сообщает инспектор, переводя дух. — В мыльнице…
— Займитесь, Арсений Захарович, — говорит майор, не дослушав. Не до того сейчас. После, после про золотые. После он с удовольствием узнает все подробности.
Арсений Захарович сейчас не похож на того постоянного партнера, с которым майор полчаса назад забивал «козла». Это совсем другой Арсений Захарович, не такой толстый, не такой медлительный, как будто помолодевший. Он несколько удивлен, — с какой стати досматривать снова, что произошло? Майор коротко объясняет.
Хайни не сразу разжимает веки. Капризно скулит со сна, жалуется.
— Листовки? Какие листовки?
Встает — тощий, тонконогий, в тугих обшарпанных джинсах, — ищет свои вещи. Снимает чемодан в полосатом чехле, роняет на постель.
— Какие? — твердит он. — Какие листовки?
В чемодане ералаш. Зубная щетка, банка с растворимым кофе, носки, смятый галстук — все вперемешку.
— Спит ребенок, — бросил один из бородачей.
«Или притворяется», — подумал Калистратов. Хайни ему не понравился. Казалось, ковбой на джинсах, смеющийся во весь рот ковбой из Техаса подтверждал подозрения. И крикливый галстук с русалками. А в банке «Нескафе», в такой же точно, в прошлом году нашли антисоветскую книжонку. Хайни почти опустошил банку, в ней ничего нет, кроме щепотки кофе, и все-таки Калистратову противно смотреть на красно-коричневую этикетку.
Но листовок нет. Арсений Захарович вынимает вещи, одну за другой. Листовок нет.
Крышка чемодана откинута. Что-то оттягивает чехол книзу. Впечатление едва заметное, доступное лишь натренированному глазу. Выпуклость ничтожная. Возможно, под полотном ничего нет, но…
Пачка тоненькая, легкая. Она почти вся умещается на широкой ладони Арсения Захаровича. Похоже, Хайни держал листовки в другом, более укромном месте, потом спрятал под чехол. После того как снабдил бельгийца и, возможно, еще кого-нибудь…
— Проклятие! — взрывается Курт. Теперь нет и следа флегмы, кулаки сжаты. Вот-вот двинет наотмашь Хайни. Бородачи сурово притихли.
Арсений Захарович выпрямился, поправил редкие волосы, примял.
— Мой чемодан, — гудит Курт. — Вот, пожалуйста.
Он оглядывается на майора. Но Арсений Захарович настолько понимает по-немецки.
У Курта нет листовок. У бородачей нет. Арсений Захарович перешел в другое купе. Курт наступает на Хайни:
— Откуда у тебя? Отвечай!
Хайни растерян. Он остолбенело мнет листовки. Одно из двух — превосходный актер или…
— Давай-ка без фокусов!
Это один из бородачей. Хайни пятится к двери. Он испуган, хотя можно подумать, еще не вполне усвоил, что произошло.
— Ребята, клянусь вам…
Он понятия не имеет, откуда это. Антисоветские листовки? Первый раз видит. Шутят ребята, разыгрывают? Хайни выдавливает смешок.
«Небось его уже разыгрывали, — думает Калистратов. — Сколько ему лет? Не больше двадцати. Небось самый младший. Если он не врет, тогда…»
— Здесь советский офицер, — говорит Курт. — Майор советской пограничной стражи. Он вовсе не расположен шутить. У него нет никакой охоты, не так ли, товарищ?
Хайни оборачивается к майору, ощупывает его глазами с головы до ремня, до кобуры с пистолетом. Надо быть очень талантливым, опытным актером, чтобы так отработать пантомиму.
Но мало ли блестящих юных актеров!
Остановив блуждающий взгляд на ботинках майора, Хайни словно убедился — перед ним действительно советский пограничник. И протянул просяще:
— Я не читаю по-русски.
— Простачка ломаешь! — взрывается Курт, и, кажется, от его баса, а не от тряски поезда вздрагивают оконные стекла.
Верно ли, что Хайни вчера вечером ушел в вагон-ресторан позднее всех? Что он, пока Клотильда сидела с бельгийцем, был в своем купе, выходил в коридор?
Спрашивает майор, а Курт повторяет вопросы, почти не меняя слов, только громко, как бы для пущей вразумительности.
Хайни понял, почему его считают виноватым. Он сжимает тонкие, жесткие губы, крепко сжимает, они почти исчезли, лицо рассечено длинной злой трещиной.
— Ну и что? Я еще взрывчатку везу. Атомную бомбу везу.
Обиделся или разыгрывает обиду…
— Не глупи! — цыкнул Курт. — Ты, стало быть, не отрицаешь, что ушел после всех…
Юнец вздернул подбородок, вытянул шею, будто силясь взглянуть на Курта сверху вниз.
— Не отрицаю.
— Отлично. Тогда ответь…
Вместо ответа — что-то вроде икоты. Нервный смешок, задушенный, застрявший в горле.
— Ты онемел, что ли?
— Молчит!
— Попался, вот и молчит.
Зашумели со всех сторон. А Курт придвинулся к майору и гудит в самое ухо, будто бьет в набат:
— Позор! Позор для всех нас!
И Калистратов готов согласиться — попался негодяй! И через минуту проверяет себя. Что это, самостоятельный вывод или он поддается атмосфере судилища, приговора, повисшего в воздухе над Хайни?
Курт спрашивает, зычно, чтобы слышали все, как принято поступать с такими, как Хайни, по закону? Ибо это, вероятно, не первый казус?
— Не первый, — говорит Калистратов.
— Тюрьма, — роняет кто-то.
— Нет, тюрьма не грозит. Зачеркиваем визу таким гостям и отправляем обратно.
Хайни вздрогнул. Порывается что-то сказать? Нет, ни звука. Упорство виновного, пойманного или…
— Справедливо, — откликается Курт и обводит глазами своих подопечных, приглашает в свидетели.
Ясно же, почему немцы безоговорочно, единодушно против Хайни. Перед ними листовки. Непреложный факт. И советский пограничник. Факт досмотра, завершившегося очевидным успехом. Им неведомо, чем руководствовался пограничник.
Они верят ему…
За окном мчатся хороводы сосен и елей, строятся в шеренгу мачты высоковольтной передачи и отбегают. Ринулись в лес, будто по команде «разойдись!». Любая деталь пейзажа для Калистратова олицетворяет время, указывает положение часовой стрелки.
Пора решать!..
Проще всего высадить Хайни на ближайшей остановке, зачеркнуть ему советскую визу, посадить в первый же поезд, направляющийся за границу. Основания, если подходить формально, для этого есть. И немецкие друзья не станут возражать, наоборот, поддержат.
Но для этого нужна стопроцентная уверенность. А такой, как ни прикидывай, нет.
Замять инцидент, признать вину Хайни недоказанной — тоже не выход. Он не просто Хайни, он член делегации.
— Подождите, друзья…
Дверь купе открыта. Всунулись физиономии — прыщавый парень и девушка, по-милому угловатая — острые скулы, острый подбородок. Брови, нарисованные и без того высоко, лезут вверх.
— Дело тут сложнее, — продолжает майор. — Провокация. Вражеская вылазка против вас.
Он рассуждает вслух. Тут друзья, союзники, скрывать ему нечего. Разобраться надо сообща.
— Мы нашли листовки вон там, в ящичках, среди брошюр. И в уборной, в потайном месте… — майор запнулся, так как не сумел перевести слово «обрешетка». — Там злоумышленнику нужен был ключ, служебный ключ. Купить его нигде нельзя.
— Ах, так! — протянул Курт. Его рука легла на колено Хайни.
— Тряхни его, Курт! — крикнул кто-то. — Где он достал ключ?
Другой голос, тоже из коридора, едко:
— Там же, где листовки.
Курт, надавливая на колено Хайни: