Страница 67 из 93
Вина Хайни теперь маловероятна. Но как же быть дальше?
Пускай арестована вся контрабанда, до единого лоскутка бумаги. В выигрыше пока что враг. В том-то и состоял его расчет, чтобы печатную мерзость нашли. Нашли именно на границе. Вся операция рассчитана на это. Пограничники задержат недозволенное и сделают выводы, предписанные в таких случаях. Для нескольких делегатов путь будет закрыт.
Международный скандал, пятно на всей группе посланцев мира, на Курте, на Мицци Шмаль, на всех…
И тут неважно, что чувствует майор Калистратов лично. Сто раз кричи — провокация! Нужны доказательства.
Точнее, возможно только одно доказательство. Одно-единственное. Схваченный, уличенный провокатор…
Впоследствии в рапорте начальнику Калистратов обстоятельно разовьет доводы, побудившие его поступить так, а не иначе. В ту минуту в поезде вывод сложился мгновенно. Друзей надо выручить, у них нет другого защитника…
Поговорить еще раз с бельгийцем…
Нет, сначала уточнить вчерашнее. Когда, на какой срок купе могли быть доступны злоумышленнику? Кто не ходил ужинать? Были ли еще гости в вагоне? Выслушать, сравнить с показаниями Бринкера…
— Мы уходили, не заперев купе, товарищ, — гудит Курт. — Провокатор, как мне рисуется, мог воспользоваться нашим отсутствием…
Не тяни, Курт, бога ради!
— Ужин в ресторане начался в семь. А так как Эрни праздновал день рождения, многие задержались…
— Кто именно?
— Вальхоф, Бамбергер…
Вечером к ним и залезли. У Бамбергера разрыли чемодан, вложили листовку в папку с тезисами выступлений. Да, скорее всего провокатор тогда и действовал. Примерно около часа было в его распоряжении.
Бамбергер и есть новорожденный. Поздравили его все, — Курт об этом позаботился. Минут двадцать восьмого он, не окончив ужина, вернулся в свой вагон, заглянул во все купе, выгнал засидевшихся.
— Меня выгнал.
Это Клотильда, Кло, — младшая из девушек. Брови будто вычерчены циркулем. Две ровные дужки. Забрались высоко, девушка в постоянном, веселом удивлении.
— Кло ужинала с нами, — бросил кто-то.
— Спасибо, Лео, я не нуждаюсь в алиби. Курт так грозно приказал идти на день рождения, что я едва не поперхнулась чаем.
— Обычно пьют чай после ужина, — произнес насмешливо тот же голос из коридора. — Но ты же всегда по-своему…
— Я должна была напоить Каса, — возразила Кло. — Он едет один, несчастный.
— Завидую я твоему бельгийцу. Ты весь день нянчилась с ним.
— Он почти переселился к нам вчера, — подтвердила Мицци Шмаль. — Мальчику одиноко, с ним старики и старухи, охают, принимают лекарства.
— Скажите, фрейлейн…
— Пренцлау.
Вот-вот прыснет, расхохочется майору в лицо. Понимает ли она, что происходит?
— Вы, фрейлейн, ушли в ресторан последняя?
— Да.
— А ваш друг… Он остался?
— Нет. Он простился со мной
— И ушел?
— Да.
— Сразу ушел из вагона?
— Да, то есть… Он проводил меня до площадки. Ну, и пошел назад. Зачем ему…
И вдруг лицо резко, болезненно резко изменилось.
— Каспар не мог… Не мог…
Толстые, розовые, участливые пальцы Мицци Шмаль потрепали Кло по плечу, пробежали по ее руке до локтя, потом коснулись подбородка девушки.
— Да, да, детка. Товарищ не обвиняет твоего Каспара, товарищ выясняет…
— Пустите!
Вырвалась, выбежала из купе, ступая по ногам, расталкивая людей, — и к окну. Ладонями, лбом впилась в стекло. Калистратов ловит себя на том, что его тянет утешить ее, сказать что-то. Что?
— Нервная девочка, — шепчет Мицци Шмаль. — Кло! Будь умницей, успокойся!
— Девочка смелая, честная, — басит Курт, — но порядка в ее головке не хватает. В идейном отношении еще э… не вполне созрела.
Он опять впал в профессорский тон.
— Да, да, еще зеленая, — сетует Мицци Шмаль. — Вы простите ее, простите, товарищ! Знаете, она симпатизирует этому бельгийцу, более чем симпатизирует.
Они вместе учились в Бонне, в университете. Связались с ультралевыми. Публика оголтелая — немедленно на баррикады под лозунгами Мао! Кло потом образумилась…
— А он? — спросил майор.
О бельгийце они не могли сказать ничего определенного, — ни Мицци, ни Курт.
Здесь, в вагоне, бельгиец не вступал в политические споры. Рассказывал ли он о себе? Да, очень немного.
— Говорит, что прошел все стадии молодежного протеста, — улыбается Мицци. — Теперь подводит итоги, находится на перепутье. В стадии переоценок. О, товарищ, таких и у нас много…
— Он был на последнем слете, — вставил Курт. — Многие выступления ему понравились. Встретил Кло, решил ехать за делегацией дальше, в Россию. Кло говорит, хотел сесть в наш вагон, но не было мест.
— Они на слете встретились?
— Да.
«Мало ли случайных встреч. Везде они бывают — на улице, на слете… Решил ехать сюда. Ищет свой путь… Что ж, весьма правдоподобно. Они не виделись года полтора. Он обрадовался. Такая неожиданная встреча! Жалел, что не нашлось места в пятом вагоне, поближе к ней. Да, сезон отпусков, тесно, — думает Калистратов. — Места заказывают заранее».
— Должна засвидетельствовать — он внимателен к Кло. Вообще, молодые люди не отличаются хорошими манерами, а этот бельгиец…
Майор поблагодарил, встал.
В проходе, расставив ноги, покачиваясь, стоял Белоусов, поблескивал очками, круглой лысинкой.
— Вы вечно спешите. Куда спешить, поезд идет достаточно быстро.
Калистратов не оценил шутки, и Белоусов, нехотя посторонившись, внятно произнес:
— Мелкая разновидность, я вижу, не дает вам покоя.
— Представьте, да, — кивнул майор.
В тамбуре он жадно вдохнул застоявшийся холодок, передумал, повернул назад и постучал к проводнику.
— Не спите, Иван Фирсович? Дайте-ка мне взглянуть на проездные документы.
Минут десять Калистратов перебирал розовые, серые книжечки, — испещренные цифрами и штампами международные билеты.
За две недели до этих событий на берегу Рейна, у ворот парка, скрывающего богатый особняк, остановилась малолитражка, окрашенная в малоприметный мышиный цвет.
Эгон Зидлер — лазутчик низкого пошиба — явился доложить своему шефу о выполненном поручении.
За воротами, в глубине аллеи, виднелось трехэтажное строение на фундаменте из древних камней, извлеченных из каких-то руин, узкие окна под нависшим пологом плюща, остроконечные башенки, — словом, модное ныне подражание старине, готическим образцам.
Проводив делегацию, Зидлер включил мотор своей малолитражки, дожидавшейся у вокзала, и двадцать минут спустя припарковал ее на площади курортного городка. Затем он, тяжело дыша, двинулся по тропе вверх.
Когда-то здесь отдыхали члены королевской фамилии, чем городок до сих пор гордится. Несмотря на то что купанья прекратились, его отели, кафе, пансионы успешно привлекают постояльцев. По субботам и воскресеньям над Рейном гремит музыка. Бородатые юноши, променявшие танцы на дискуссии о смысле жизни, о судьбах прогресса, пожимают плечами, видя, как и дедушки и бабушки отплясывают вальс и допотопную кадриль.
До замка «невидимого миллионера» музыка едва доносится. Железные ворота под ветвями раскидистых деревьев почти всегда наглухо заперты.
Для Зидлера ворота открылись. Его провели в кабинет, оборудованный в угловой башне.
Зидлер, разумеется, слишком ничтожная фигура, чтобы беспокоить ради него самого хозяина замка. У «невидимого миллионера» имеются другие резиденции как в Федеративной республике, так и за границей. Аудиенция у него — событие вообще редкое. Отсюда и кличка, или, можно сказать, кличка-упрек, жалоба журналистов, которым никак не удается вырвать у миллионера интервью.
Настоящее его имя — Леонгард Вильц. Имя, фигурирующее на холодильниках, на стиральных машинах, на электрических утюгах, фенах, тостерах, каминах, обогревателях. Красивая, белоснежная аппаратура обтекаемых форм — залог чистоты, комфорта, как утверждает реклама. Вильц не терпит пестроты, он любит белый цвет. Белизна изделий Вильца — символ честности фирмы, говорит реклама. Символ здоровой семьи, истинно рейнского, католического домашнего уюта.