Страница 11 из 16
Вот и тогда, пока все рассаживались перед началом мероприятия, то и дело пробегал восхищённый шепоток, когда в дверях актового зала появлялся очередной кавалер боевых наград, будь то с орденом Красной Звезды дядя Гена, слесарь-умелец и не дурак выпить, или с медалью «За отвагу» Василий Геннадиевич Головлёв, прекрасный чертёжник и немного чудак, известный своим пристрастием к старомодным нарукавникам.
Президиум, занявший место за столом на сцене, также восхищал: директор института был в генеральском мундире со звездой Героя Социалистического Труда и многими другими наградами. Бельский выглядел скромнее (щеголять в форме полковника он, разумеется, не стал), но весьма достойно со своими орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почёта». Секретарь парткома, которому было поручено выступить с докладом, ограничился орденскими планками на пиджаке.
Речь его была коротка и сводилась к напоминанию собравшимся об основных этапах Великой Отечественной войны, о вкладе в достижение Победы «наших фронтовиков» (назывались их имена), о величии отмечаемой даты, которую славный коллектив встречает новыми трудовыми свершениями.
Будь это предприятие народного хозяйства, последовало бы перечисление конкретных успехов, однако в данном случае какая-либо конкретика исключалась из соображений секретности, поскольку кроме работников в зале присутствовали и члены их семей, никоим образом к государственной тайне не допущенные.
Далее следовало оглашение приказа о премировании сотрудников, «с оружием в руках отстоявших свободу и независимость нашей Родины» (в ту пору ветеранов трудового фронта ещё не чествовали).
После торжественной части должен был начаться концерт художественной самодеятельности, и президиум переместился в первый ряд партера, где уже сидела Ариадна Львовна – на правах жены Бельского и своего человека в институте.
Небольшая, очень подвижная, с холодноватым, маленьким лицом, она совершенно не изменилась, только что была без парика, с модно постриженными волосами (неужели прониклась словами Ладеева?).
Художественная самодеятельность традиционно опиралась на молодёжь, в рядах которой были выявлены: чтец, скрипач, баритон плюс пианистка, аккордеонист и три молоденькие девушки из административно-хозяйственного отдела с частушками под аккомпанемент последнего.
Особенно хороша была одна из них, светящаяся, как искорка, стройная, лёгкая. По окончании куплета она звонко подвывала и вместе с подружками игриво покачивала плечиками.
Благодаря этому номеру многие мужчины отказались от похода в фойе с буфетом. К тому же ведущий обещал в скором времени некий сюрприз.
Однако время шло, а сюрприза всё не было. Пришлось чтецу прочитать сверх программы стихотворение Симонова, баритону исполнить романс «Утро туманное», девушке-искорке спеть песенку про чёрного кота. Наступила пауза, организаторы явно тянули время и, видимо, теперь уговаривали скрипача.
И вдруг на сцену вышел невысокий коренастый мужчина с гитарой. Зал замер, узнав в нём… Высоцкого!
Что и говорить: популярность этого человека была колоссальна! Вот уж кого действительно любил народ! За правду, за искренность, за то, что свой! Его хриплый, мужественный голос обладал множеством оттенков и был то проникновенно-тёплым, то гневно-возвышенным, то притворно-дурашливым, то леденисто-злым. В нём было два актёра – помимо лицедея ещё и актёр-голос, который умел завоевать всякую душу.
«Я «Як»-истребитель…», – пел он, и женская душа таяла, а мужская наполнялась отвагой и благородством. И первый актёр становился неважен, тем более что иногда у него западало на взмахе веко и кривился рот.
А ко всему в самом начале Высоцкий предложил передавать ему записки с вопросами, и в перерывах между песнями завязывалось удивительное общение, лёгкое и простое, каким оно бывает с близким человеком.
Это был незабываемый вечер, событие, которого не ждёшь, к которому не готовишься, которое, как и все чудесные явления, случается внезапно. Впрочем, большинство неприятностей также происходит неожиданно.
Месяц май встречал за порогом без излишних нежностей. В воздухе стояла свежесть – то ли как отзвук недавних апрельских морозцев, то ли как предвестник будущих летних дождей. Заставляя поёжиться, эта прохлада, тем не менее, добавляла в настроение бодрости, и не хотелось разъезжаться по домам.
Неретин прошептал что-то на ухо Лене, она кивнула.
– Давайте закупимся в «Елисеевском» – и к нам! – предложил Леонид.
– Отлично!
– Мы за! – послышались восклицания.
Елена, вдруг спохватившись, шепнула мужу:
– Как же мы все у нас поместимся?
Народу набиралось действительно в избытке, потому что многие из группы Бельского были со своими вторыми половинами (сам же Бельский отбыл с Ариадной на персональной «Волге» сразу по окончании вечера).
– Не переживай! Как-нибудь! По-студенчески!
Они и вправду были все молодые люди – в недавнем прошлом студенты, воспринимавшие комфорт как приятный, но не обязательный атрибут жизни.
Выходя из гастронома, Леонид и Лена, не сговариваясь, улыбчиво взглянули друг на друга: им обоим вспомнился их поход на первом курсе в кафе «Север», которое находилось как раз напротив «Елисеевского».
Потом они шли вниз по улице Горького к метро через океан света, беспокойный, полный движения. Огни иллюминации то гасли, то вспыхивали, бежали, зажигались звёздами, рассыпались салютами.
Этот океан, казалось, дотягивался до самого неба, но был бессилен поглотить его. Небо оставалось лишь подсвеченным, не отдавая своих тёмных глубин.
Как же замечательно заканчивался этот день! Всем было по-студенчески весело и беззаботно. Никак не могли разойтись, тянули до последнего, благо метро в предпраздничные дни закрывалось на час позже.
Когда гости ушли, Леонид и Лена долго стояли на балконе, слушая звучание города, похожее на монотонный шум далёкого самолёта, любуясь заревом праздничной иллюминации над Москвой, и так покойно было на сердце…
А рядом прислонялось к перилам тихое, незаметное Счастье.
Шальная любовь
Елена Тихоновна лукавила, говоря Сомову, что не помнит года, на который пришлось описанное им 8 мая.
Всё она отлично помнила!
В тот день у неё начался морок, ставший истинным сумасшествием и её сладким стыдом.
Она не знала и сама, зачем рассказала о торжественном вечере Арсению. То есть в принципе, знала: чтобы передать дух времени и т. д., но память, как её ни удерживай, вовсе не замолкает с последним сказанным тобою словом.
Елена Тихоновна вдруг испугалась прошлого и впала в наивный самообман, будто если событие точно не датировано, то его как бы и не существовало.
Уж какие там флюиды и что заносят они в женскую головку, ведомо одному Богу!
Тогда, на концерте, словно кто-то подтолкнул её – она обернулась и встретилась взглядом с сидевшим левее осанистым молодым человеком. Это был тип русака: широкоплечий, крупнолицый, светловолосый, сероглазый. Похоже, он давно смотрел на неё, отчего она и обернулась, а он, застигнутый врасплох, не стушевался, не отвёл глаз, а как-то очень по-доброму улыбнулся.
И в ту же секунду мир для неё перевернулся.
Строго говоря, этот штамп не отражает действительности, ибо у человека в состоянии ошеломлённости верх и низ местами не меняются. Это больше похоже на то, как увидеть привычную картину переписанной в ином освещении. Говорят же, «увидеть мир в другом свете»! И штука вся в том, что не в природе, но в твоей голове этот свет то ли прищурился, то ли качнулся косым лучом! И ничего, как ни старайся, не станет прежним!
Леонид сидел справа – с улыбкой слушал девушек, поющих частушки, ещё правее, через Гену Агеева и его жену Аню, сидел Ладеев… Это был старый мир, но и всё уже было в нём не так!
Лена всерьёз испугалась…
А всё-таки взгляд сам собою тянулся к левому плечу, и от искушения оглянуться замирало сердце!
И только с появлением на сцене Высоцкого спало её внутренне напряжение. Лена позволила себе оглянуться. Дважды. И поняла, что непременно погибнет, если он найдёт способ познакомиться!