Дикарь

Поёжившись, делаю глоток.

— Не повезло, но мы, бабы, частенько страдаем из-за мужиков. Звать-то тебя как, несчастная? — Моет руки Степановна.

Ответить я не успеваю, так как Степановна бросается к окну. К дому подъезжает большой грузовик с чёрной кабиной. Кузов доверху набит дровами. В крови снова закипает ярость.

Явился. Смотри-ка, какой обязательный.

За ночь я, конечно, основательно перебесилась, но отголоски ненависти никуда не делись. Он. Выкинул. Меня. На мороз! Зубы скрипят от негодования.

Из-за него я познакомилась с Петькой и друзьями. И благодаря ему я всё ещё не чувствую мизинец на правой ноге. Что не есть хорошо, возможно, придется его ампутировать. Но мне нужна эта работа.

Хотя, надо быть с собой честной, если бы ко мне в дом ввалилась какая-то странная женщина, думаю, я бы тоже её выгнала. Правда, наверное, не так жестоко.

— Данила! Приехал! — Разулыбавшись, хозяйка хватает вещи с гвоздя на стене и кидается в сени, совсем по-молодецки, явно забыв о своём почтенном возрасте.

Встаю. Надеваю куртку. Не могу заставить себя выйти на улицу. Наблюдаю за происходящим во дворе через окошко на крыльце. Степановна, набросив на голову пуховый платок и накинув меховой тулуп, крутится вокруг дикаря. Наверняка предлагает ему еду, разного рода услуги, в том числе связать тёплые носки из овечьей шерсти.

А он открыл кузов, надел перчатки и легко перебрасывает чурки на землю. Как будто они вообще ничего не весят.

Терпеть не могу этого негодяя, но он такой сильный и ловкий, даже в приступе ненависти завораживает. Дальше хуже. Дикарь, очевидно, вспотев от работы, скидывает свою дублёнку. Остаётся в чёрной шерстяной шапке и такого же цвета свитере, который туго обтягивает мускулистый торс. Начинает колоть дрова, дабы сложить их Степановне под навес. И, конечно, зрелище ужасно неприятное. И совсем даже не залипательное. Но как бы там ни было, придётся выполнить свою работу.

Выхожу на крыльцо. Смотрю на него искоса. Жду. Он меня словно вообще не замечает. Можно подумать, он не догадывается, что я всё ещё здесь.

— Заболеть не боитесь? — спрашиваю как можно более равнодушным тоном.

— О, чужачка, я думал ты уже покинула нас! Даже не мечтай убить меня. В руках топор, так что я за себя не отвечаю.

Закатываю глаза. Немного совестно за свою истерику. Он ведь мне ничем не обязан.

— И всё же замерзнуть не боитесь, господин Михайлов? Я бы вам посоветовала одеться. Слышали такую аббревиатуру ИВЛ?

— Искусственная вентиляция легких? Ну куда уж мне, городская дама с бумагами.

Стук, поленья разлетаются в разные стороны. Почему мужики так любят колоть дрова? Наверное, это что-то из древности. Истинная природа прорывается наружу. Периодически.

— Вчера ты хотела меня убить, чужачка, что же изменилось?

— Я и сейчас не против жестоко отомстить, однако, как это ни прискорбно, мне всё ещё нужна ваша подпись.

Усмехается, вытерев потный лоб, закатывает рукава, демонстрируя крепкие, сильные руки, и продолжает колоть.

Закутавшись, спускаюсь с крыльца. Опираюсь о ствол обсыпанной снегом берёзы. Мне нужна эта работа, мне необходимы эти деньги. Как бы он ни был мне неприятен. Он должен всё подписать. И поехать со мной к нотариусу.

В тот момент, стоя у дерева, я даже не подозревала, что дальше всё станет только хуже.

Глава 3

Глава 3

— Уходи! — Перестает работать дикарь, отбрасывает топор в сторону.

Смотрит на меня, как на поехавшую головой. Холодно и совсем не дружелюбно. Степановна о чём-то болтает. А меня так злит вся эта ситуация. Вот что я ему сделала, что он так мрачно глазеет? Не я его на мороз к волкам выкинула. Кутаюсь в расстёгнутую куртку и нервно отираюсь о ствол берёзы. Не могу успокоиться. То отлипаю от коры дерева, то снова к ней.

— Никуда я не пойду! Я не у вас дома и не обязана вам подчиняться! Это гостевой дом, и если хозяйка…

— Уйди, кому сказал! — грубо рычит.

Достал, сил нет. Впрочем, ответить на очередное хамство я не успеваю, дикарь пугает меня. Рванув с места, толкает на снег и валится сверху. Лицом к лицу. И я смотрю на него, полуприкрыв глаза, едва сдерживая рвущее глотку дыхание.

А он грубым движением огромных лап заставляет меня повернуть голову, чтобы я успела увидеть, как с веток одна за одной, будто мы на полосе препятствий с частоколом и лезвиями, падают сосульки. Обледеневшая жидкость в виде заострённой палочки со свистом втыкается в сугроб возле моего бока.

— Надо было дать им воткнуться в тебя.

Опасливо вздрогнув, возвращаюсь к его лицу. Мы продолжаем друг на друга смотреть. И это совершенно неправильно, потому что нельзя ненавидеть и впитывать чей-то образ так тщательно. Это несопоставимые вещи. Однако тяжесть его тела неожиданно трогает тайные струны, пробуждая животные инстинкты.

Это как некоторым женщинам доставляет удовольствие, когда их таскают за волосы, так и тут... Мне неосознанно нравится быть придавленной этим грубым скотиной. Но я скорее отгрызу себе руку, чем он узнает о том, как от его веса неожиданно сильно ноет грудь и по немыслимой причине опаляет жаром низ живота. Становится влажно между бёдер. С ума сойти. Убила бы. Он сильный зверь, а я беззащитная крошка. И я не выношу его близости. Немыслимо грязные ассоциации и нехватка кислорода делают своё дело, я позорно завожусь с полуоборота, лёжа под ним. Тем не менее эта мерзкая тайна уйдёт со мной в могилу! Ни за что и никогда!

— Слезьте с меня, Даниил Александрович. — Стараюсь отодвинуть лицо как можно дальше, чтобы оказаться от него на расстоянии.

Он медленно повинуется. Продолжая цеплять меня тёмным, беспощадным взглядом.

— У тебя глаза блестят, чужачка, как у течной кошки. Держи себя в руках. Говорил же уже — даже не рассчитывай.

Сжимая зубы, мечтаю послать его на хрен. Но тогда он точно ничего не подпишет.

Дикарь возвращается к своим чуркам и топору, периодически окидывая меня взглядом, и усмехается, будто прочёл мысли и разгадал самую сокровенную тайну.

Даже встать не помог, руки не подал, приходится самой из сугроба выкарабкиваться. Сижу в снегу и язык не поворачивается этого гада за спасение благодарить. Вот другому бы сказала «спасибо», ещё и пожелала бы здоровья. А дикарю в самый раз фак показать за то, что выводит меня из равновесия во всех смыслах сразу.

— Тебе нужно поторопиться, чужачка. Автобус у нас приезжает раз в неделю. Вот сегодня в четыре тот самый рейс. — Удар, щелчок, и поленья разлетаются, тяжёлое мужское дыхание — и новый удар.

Степановна охает и качает головой, словно я такую глупость совершила, когда под деревом стояла, почти как перед идущим на скорости поездом рельсы перебегала. Откуда я знала, что у них березы-убийцы кругом растут?

Собираясь встать, пытаюсь собраться с мыслями, но в этот момент во дворе появляется незнакомый молодой мужчина, он перепрыгивает забор. Здоровается с дикарем за руку, отдает Степановне пакет и спешит ко мне.

Открыв рот, продолжаю греть свой сугроб. Я как рожь, высеваемая и прорастающая осенью, но при этом зимующая под снегом.

— Здравствуйте. Меня Семён зовут, — любезно. — Что же вы в снегу-то сидите? Вставайте скорее, опять замёрзнете. Я вчера вас видел ночью. У нас со Степановной дома соседние, — подаёт руку, помогает, улыбается. — Но подумал, неловко это, решил через забор перемахнуть к себе. Дабы вас не стеснять.

Дикарь молчит, только смотрит на всё это искоса. Рубит дальше.

— Познакомьтесь, это Семён — главный человек в деревне. Он наш староста. Вот почему я говорила про шестерых покорённых тобой мужчин, он тебя как в окно увидел, так строго-настрого мне приказал приютить, вот у меня выбора-то и не осталось, — смеётся Степановна. — Про таких, как наш Семён, говорят: человек на своём месте. Он в должности старосты уже четвёртый год. Мужики отсюда бегут, а он наоборот — старается.

— Ну полно, Степановна, не шутите так, нашей гостье неудобно, — добродушно улыбается мне розовощёкий блондин, судя по выбивающимся из-под шерстяной шапки светлым прядям.