Дикарь

— И я не должна даже рассчитывать на твою благосклонность.

Встаёт, отходит в сторону. Скрещивает руки на груди, как будто решает, что со мной делать. А потом, словно что-то слышит, оборачивается и, глядя на дверь в другую комнату, уходит, оставляя меня в полнейшей растерянности. В состояниии душевного разлада, колебания между желаниями, чувствами, мыслями. Что я творю?

Подхватив с пола покрывало, обматываю его вокруг груди. Наклоняюсь к чашке, пью, закусывая бутербродом. Жую, толком не соображая, что делаю. Дикарь не обманул, в бутербродах действительно жареное мясо. Очень вкусное, в меру солёное и сочное.

Но это не решает моей проблемы. От него мне нужна подпись, а не физический контакт. В полнейшем недоумении оглядываюсь по сторонам. В ту дверь, за которой исчез дикарь, я соваться не хочу. Я голая, а там, кажется, кто-то пришёл.

Есть ещё одна. И это ванная. Забегаю туда и с радостью обнаруживаю свои штаны и кофту, лифчик и колготки, аккуратно развешанные на змеевике. Одежда немного подсохла, и я с радостью её натягиваю.

Но, несмотря на то что я поела и выпила чаю, не могу забыть его вкус. Сую ноги в штанины, а перед собой вижу его лицо, глаза, наполненные страстью, и сильные руки, способные растопить даже ледяную глыбу. В голову некстати приходит мысль: а было бы мне с дикарём так же скучно в постели, как с гражданским мужем? Смог бы он заставить меня…

Всё горит. Живот, руки, грудь и даже губы. Пальцы ног и рук словно от гриппа выкручивает. Какая невероятная реакция на совершенно пошлый манёвр. Да не должна нормальная женщина дышать так часто от подобных вещей. Мне бы ведро воды на голову или лёд под мышки.

Мотнув башкой, выхожу обратно в комнату с камином. Забыть. Просто выкинуть из головы и настаивать на подписи. Главное, получить документы.

Думаю, бояться мне нечего. Михайлов слишком гордый, чтобы брать меня силой, поэтому надо начать с себя. Не реагировать.

Успокаиваю нервы. Жду. И смотрю на другую дверь. Ту, за которой он скрылся. Слышны разговоры.

Выхожу и, оторопев, едва не падаю.

— Где она, Даниил? — вытирая кровь под носом, стоит у входной двери староста. — Люди видели, что именно ты её увёл.

— Я здесь, Семён. Сейчас господин Михайлов подпишет бумаги, и мы поедем.

Дикарь оборачивается, усмехаясь:

— Мне искренне интересно, куда ты их спрятала, у тебя же даже сумки нет.

Точно. Сумка осталась в клубе.

— Твои вещи у Петьки в машине, поехали ко мне.

Дикарь снова скрещивает руки. При этом его голая мускулистая грудь кажется ещё более крепкой и рельефной. Он приподнимает бровь и как бы произносит: «А ты не промах, Барби».

— Надо же, какая ты популярная. Прям всколыхнула местное болото.

— Так, во-первых, — обращаюсь к старосте, игнорируя дикаря, — вы с глубокоуважаемым Петром пили. И садиться с вами в машину опасно.

— А во-вторых? — помогает мне дикарь и явно стебётся при этом.

— А во-вторых, я буду ночевать у Степановны.

— Ой, да ладно, здесь гибэдэдэшников нет. К тому же до Степановны нужно добраться, — настаивает Семён, явно настроенный крайне решительно после драки. Прям оперился, не надо было с ним танцевать. — Это не близко. Дорога знакомая. Вчера вечером мы это уже проходили.

— Меня подвезёт Даниил Александрович.

Дикарь смотрит то на Семёна, то на меня и снова приподнимает бровь, смерив меня глубокими тёмными глазами. Удивляясь моей наглости.

— Ты ещё даже на еду не заработала, не то что на извоз.

Мои щёки покрываются красными пятнами. У меня ощущение, будто все знают, что мы только что делали. Бумаг у меня нет. Подписывать нечего. И получается, если я останусь, то дикарь победит. Я как бы признаю, что лучше быть в одном доме с ним, чем поехать со старостой. А после всех тех гадостей, что мы друг другу наговорили и наделали, — это недопустимо.

И между гордостью и риском для жизни я, дурочка с переулочка, выбираю первое.

— Хорошо, Семён, ты прав. Не стоит беспокоить Даниила Александровича.

Машина ждёт. К тому же там мои вещи.

Прохожу мимо дикаря, сверлящего меня своими чёрными глазами. Наши взгляды встречаются с жёсткостью лобового столкновения. В груди пожар. Сердце даёт сбой сердечного ритма под названием аритмия, и я покидаю его дом.

Глава 9

Глава 9

Выхожу со двора, тут же мёрзну без верхней одежды, тело пробирает таким холодом, что аж зубы сводит. Зимний ветер дует навстречу настолько сильно, словно желает смести меня, дом дикаря и всю деревушку с лица земли. Плохое предчувствие. У дома Михайлова стоит уже знакомая мне «нива». Все двери распахнуты, орёт музыка. На подножке водительского места стоит Пётр. Из соседней двери выглядывает его друг, имя которого я благополучно забыла. Семён бежит к заднему, быстро достаёт куртку, набрасывает мне на плечи. Причём при этом касается моей шеи.

Мне неприятно. Хочу скинуть его руки. Отодвигаюсь. Разворачиваюсь и выхватываю у него сумку, роюсь внутри, нахожу пластиковую папочку, в которую сложены документы Михайлова. Поднимаю лицо к Семёну. Почувствовав, что я желаю с ним побеседовать, он кладёт руки мне на плечи, и я как будто оказываюсь в его объятиях. Не хочу. Я так устала от всего этого. Еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза и не заорать на него.

Удовольствие ниже среднего. Его руки на моём теле действуют раздражающе. Я его вообще практически не знаю, а он так себя ведёт, будто имеет на меня какие-то права. Терпеть не могу подобную наглость. Возможно, алкоголь придал Семёну смелости. Странно, однако раздражать он меня стал только сейчас, после посещения дома дикаря. До этого было как-то терпимее.

Глаза старосты блестят огнём, не сулящим ничего хорошего. Стараюсь не смотреть в них. Меня аж передергивает от ситуации, в которую я сама себя загнала. Все из-за гордости и упрямства. Дабы не уступить Михайлову. Дура, дура, дура…

Окидываю взглядом забор и дом. Цепляюсь за окна прямо напротив и вижу в одном из них дикаря. Михайлов стоит и смотрит на нас с Семёном. Уже не голый по пояс — надел свитер. И убивает взглядом: решительно и твердо, холодно и надменно. Так, что становится ещё более стыдно, чем до этого.

Поперлась с тремя мужиками в ночь. Идиотка!

И, как напоминание об этом, Петро в этот миг особенно громко подпевает популярной песне. Заставляет вздрогнуть и испугаться ещё сильнее. Оглядываюсь. Его закадычный друг трясет какую-то бутылку, словно взбалтывая содержимое. Меньше всего на свете я хочу в эту их машину. Пытаюсь сделать хоть что-то.

— Послушай меня, Семён, ты же сам говорил, что главный здесь и можешь достать для меня подпись Михайлова.

— Могу, но, честно, я очень устал, Забавушка, поехали ко мне? — смеётся.

Он какой-то неестественно веселый. Замечаю, что раньше он обращался ко мне на вы, а после дискотеки старосте уже море по колено.

— Семён, я здесь по работе. Я не могу поехать к тебе, я в любом случае буду ночевать у Степановны.

— Ты уже один раз спала на моем диване. Думаю, ничего страшного не произойдёт, если поспишь там ещё раз.

Мне стыдно за эти его слова и за гогот парней за моей спиной.

Непроизвольно снова поднимаю глаза на дом дикаря. Но его больше нет в окне. Это означает: ему всё равно, что будет со мной дальше. Он посчитал меня шалавой, которая спокойно уезжает с пьяными мужиками, предварительно пососав его палец.

Кровь стынет в жилах, становится ещё ужаснее.

— Семён, послушай, мне нужна его подпись в короткие сроки. Если я не сделаю свою работу, то меня уволят и ничего не заплатят, а мне очень нужны деньги…

Не успеваю договорить. У старосты случается какой-то необъяснимый страстный порыв, он, умудрившись нащупать мою талию через толстую пуховую крутку, забористо хватает и кружит. Несуразно, по-медвежьи. Будто мы старые знакомые и увиделись на вечере встречи выпускников спустя двадцать лет. Это просто немыслимо.

Пытаюсь высвободится, но чем больше я сопротивляюсь, тем громче гоготание за спиной.

Конец ознакомительного фрагмента.