Страница 12 из 120
Старшину Груша так и не решился предупредить, зато на Ланку обрушился:
— Ты что же, красавица, двоим сразу головы крутишь? А совесть?
— Тебя не спросила! — вспыхнула девушка.
Больше на заставе она не появлялась.
На занятиях Костя дремал, оживлялся лишь в тире. Здесь он мог себя показать, чего-чего, а стрелять на фронте приходилось. Выбивал он прилично, но товарищи не отставали. Хиляк Девушкин, то и дело поправляя сползающие очки, укладывал пулю в пулю. По круглой мишени бил так, что Петухов диву дался, — центр черного круга был источен пулями.
— Потрясающая кучность! Хитрый Митрий, выдай секрет столь точной стрельбы…
— Случайность…
— Скромничает, — пояснил Седых. — Девушкин на окружных соревнованиях занял второе место.
Ну и ну! Щуплый задохлик бьет как заправский снайпер.
После обеда метали гранаты, тут Костя отыгрался, показал, на что способен, знай наших — гвардейцы всегда впереди. И, конечно, не удержался, похвастался:
— Вот так, почтенные. Ну, кто кинет дальше, слабаки?
Раздался смех, вперед вышел Данченко, подбросил на широкой ладони литую болванку и зашвырнул ее к плывшим над заставой перистым облачкам. Граната описала полукруг, пыль взметнулась далеко за Костиной отметкой. Данченко метнул одну за другой еще три гранаты, они легли точно в цель.
— Слабовато сегодня.
Данченко, не глядя на уничтоженного Петухова, удалился, провожаемый восхищенными возгласами.
Высоченный, сложенный как древнегреческий бог, Данченко вызывал у Кости острую зависть и неприязнь. Слишком щедро оделила природа старшину; с каждым днем Петухов раздражался все больше: с детства Костя всюду хотел быть первым — в школе, в таксомоторном парке, в роте. Первенство давалось не просто, его приходилось отстаивать — в школе — в стычках со сверстниками. На работе тоже пришлось попотеть, и на фронте случалось туго, но Костя был расторопен, сметлив и всегда готов помочь товарищам. Везде ему это удавалось, но на заставе…
Петухов понимал, что за старшиной ему, конечно, не угнаться, впервые Костя встретил человека, который превосходил его не только в физическом смысле. Но Костя был на редкость упрям, стремление к соперничеству усилилось, когда он познакомился с Ланкой. Особого впечатления девушка не произвела, но, узнав, что за ней ухаживает Данченко, Костя воспринял новость как личное оскорбление. Уязвленный невозмутимым спокойствием старшины, Петухов задумался всерьез. Раньше он просто болтал с Ланкой лишь для того, чтобы позлить старшину, но постепенно стал думать о ней все чаще и чаще, а Ланка, продолжая встречаться с Данченко, Костю не отталкивала: с разбитным пареньком весело и интересно.
Все это не укрылось от пограничников, бойцы посмеивались над Костиными виражами, Данченко по-прежнему был спокоен и невозмутим. «А если он и впрямь ничего не замечает, — размышлял Костя. — Нет, быть того не может — хитрит, притворяется. Ну, ничего, товарищ дипломат, посмотрим, надолго ли тебя хватит».
А Данченко оставался самим собой: дотошным, придирчивым, строгим. Вечера коротал в красном уголке, конспектировал «Историю партии». С Петуховым разговаривал доброжелательно и, как ни присматривался Костя к старшине, ничего не замечал.
Однако со стороны виднее. Однажды повар задержал Костю в столовой, подозвав, долго мялся, не мог начать.
— Ты что же, друг ситный, товарищу в кашу гадишь? Пошто вокруг девки колесишь?
— А тебе какое дело?
— У них же осенью свадьба! А ты явился, не запылился, крутишься под ногами.
— Ну и что? — Костя накалялся: адвокат какой выискался. — Свадьба, говоришь? Отлично, попляшем на свадьбе. Только… на моей! — Костя сказал и сам испугался: вырвалось нечаянно.
Оба пограничника оторопело уставились друг на друга.
— Ты чего несешь? Чего! Ты, стало быть, того… хочешь у товарища невесту свести? — Груша волновался, не находил нужных слов, язык цеплялся за неровную подковку зубов.
— «Свести»! Это лошадей когда-то сводили цыгане. В доисторические времена. Впрочем, захочу — сведу!
Ну и нахал! У повара дух захватило, на скулах вспухли желваки: на кого замахнулся, бесстыжий!
— У нас в деревне за подобное тебя бы живо остудили…
— Нет, кулинар, я и у вас бы своего добился, теряться не привык, — парировал Петухов и, окончательно добивая повара скороговоркой, добавил: — Отцепись от меня, твои котлеты да борщи обрыдли, а тут еще ты бухтишь…
Костю неудержимо тянуло к Ланке, при малейшей возможности он спешил на кордон. Лесник принимал его радушно, старик дружил с пограничниками, помогал им заготавливать дрова для заставы, хаживал с капитаном Зимарёвым на глухарей, случалось, и тропил с пограничниками двуногого зверя.
Дед Андрон заряжал ведерный самовар с медалями на помятых боках, настаивал на крутом кипятке густой малиновый чай, ставил на стол варенье из лесных ягод в туесках, готовил мешанку — удивительно вкусное кушанье из орехов и меда. Пограничники, сидевшие на скудном рационе военного времени, рады были навещать лесника и его милую внучку ежедневно, но служба лишала их этой возможности. Кроме того, зная о серьезных намерениях старшины, бойцы держались от сторожки подальше. И только один Костя продолжал бывать на кордоне.
Он заводил с дедом пространный разговор о международном положении, обсуждал позицию союзников: тянут, такие-сякие, со вторым фронтом. Переходил к боевым эпизодам, мог часами рассказывать о своей роте, которая, по его словам, воевала так, что всему личному составу можно было смело дать Героя. Не забывал Костя и о своей персоне — врать не врал, разве что немного преувеличивал.
Ланка сидела, обхватив бронзовые колени, русые, волнистые волосы рассыпаны по плечам, на локтях ямочки, такие — так и тянет поцеловать. Однажды Костя расхрабрился, потянулся было, но девушка так на него посмотрела, что боец стушевался.
«Смешной, — думала Ланка. — Фронтовик, а робеет». Она все больше привязывалась к Косте и радовалась, когда он приходил. Данченко теперь бывал реже, ссылался на занятость. Он по-прежнему делал вид, что не обращает внимания на участившиеся визиты Петухова.
Старшина помогал старику по хозяйству — косил, копнил, латал прохудившуюся крышу. В белой нательной рубахе с закатанными рукавами он был мужественно красив — работал умело, споро, и старик досадовал, что внучка никак не обротает такого молодца. Желая помочь Данченко и ускорить события, дед допустил оплошность, упрекнув старшину:
— Редко бываешь, Петро, обойдут тебя на поворотах.
Данченко с чрезмерным усердием соскабливал с брюк прилипшую смолу. Когда он ушел, Ланка с досадой сказала:
— Зачем вы так, дедушка? Настроение Петру испортили.
— Дурень твой Петька! Вот свистнут у него из-под носа невесту, зачешется. Только поздно будет.
— А это, дедушка, вас совершенно не касается.
— Поговори у меня! Отцу на фронт пропишу, он тебе даст!
Ланка чмокнула старика в сивую бороду, засмеялась. Дед укоризненно качал лысой головой.
IV
ПЕТУХОВ ПРИВЫКАЕТ
Товарищи сочувствовали Данченко, но никто не хотел говорить с Петуховым: похоже, шансы старшины уменьшаются. Трудную миссию пришлось выполнить комсоргу. Повар Груша долго упрашивал Девушкина посодействовать — скромняга Данченко объясняться с подчиненным, да еще по такому деликатному вопросу, не станет. А тот, лиходей, пользуется.
Девушкин скрепя сердце согласился, кляня велеречивого повара, — втравил в историю. Комсорг — парень обязательный, предельно вежливый, решил поговорить с Петуховым «на природе» и пригласил его пройтись. Они шли берегом Серебрянки; у знакомой тропы Костя остановился.
— Чайку не желаешь? А то зайдем к леснику.
— Как-нибудь в другой раз. — Девушкин покатал ногой встопорщенную кедровую шишку, засыпал ее песком.
Что даст нелепый разговор? Конечно, старшине нужно помочь, но как? А если будет хуже? Всем — Ланке, Косте, Данченко? Пусть лучше они сами разбираются, без посторонних, люди взрослые…