Страница 112 из 120
— Я был в ужасном состоянии. Не ведал, что творю…
— Все-то ты ведал, Скорпион Леонидович!
— Клянусь…
— Ладно, кончили. И все же последний шанс не упускай — такой возможности больше не будет.
— Я иду с вами.
— Ну, как знаешь.
Они замолчали; вдоль берега реки навстречу друг другу шли японские солдаты, поравнявшись, остановились.
— Парный патруль. Постоят, потреплются, пока офицеры далеко. Откуда они вышли, Стас? Где-то поблизости замаскированный блиндаж. Нужно проследить маршрут пограничников, засеки время.
— Часы испортились, пришлось с ними расстаться.
— Штамповка. У меня на фронте тоже были такие — с дохлого фрица снял. В госпитале одному танкисту подарил. Без ног парень…
— Штамповка?! «Павел Буре», известная российская фирма. Японцы не отобрали, я их в носок сунул. Потом уронил и разбил.
— У бабушки журналы старинные были «Нива», я любил картинки рассматривать. На последней странице реклама: «Павел Буре, поставщик двора Его Императорского Величества».
— В нашей фамильной библиотеке хранились комплекты «Нивы» за многие годы. Роскошный переплет, тиснение золотом, прекрасные иллюстрации. Помню чудесную литографию — «Гибель крейсера „Варяг“».
— Надо же! И у бабки этот журнал был.
— Еще я любил журнал «Вокруг света». Читал ночи напролет. Матушка сердилась, гасила лампу, а когда уходила, я снова зажигал.
— Серьезно?! И я этим журналом увлекался.
— Как?! Неужели он издавался после Октябрьского переворота?
— Ты имеешь в виду революцию? Конечно. Я собирал «Всемирный следопыт», «Мир приключений». Рассказы там потрясающие: «Тайна горы Кастель», «Заживо погребенный». А фантастика?! «Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля», все беляевские вещи необычайно интересны.
— Беляев? Не читал.
— Беляева не знаешь? Ну, дикарь!
Не прерывая наблюдения, они проговорили до вечера. Спали по очереди, дрожа от холода. Утром Лещинский, стуча зубами, разбудил Петухова.
— Пора!
— Рано. — Петухов зевнул, потянулся. — Еще понаблюдаем, действовать будем наверняка.
— Хорошо. Знаете, Костя, давайте на «ты».
— Чудо морское! Мне твое выканье давно остобрыдло.
Они уже собирались идти, когда на берегу разыгралась тяжелая сцена: откуда-то появился старик, продолбил короткой пешней лунку и, забросив удочку, уселся на прикрытый снеговой подушкой обломок льдины. Это было совсем некстати.
— Сей персонаж испортит нам всю обедню, — забеспокоился Лещинский. — Рыбаки народ увлекающийся. Просидит до темноты.
— Этого рыбки не интересуют, рыбачок липовый. За нашим берегом наблюдает, знакомые дела…
— Полагаете, камуфляж? Не похоже…
Петухов ошибся, рыбак был настоящий, в этом путников убедили японские пограничники. Проходя берегом, вдоль ледяной кромки, они заметили склонившуюся над прорубью фигуру и сбежали на лед, снимая на ходу винтовки. Расправа продолжалась недолго, двое солдат поволокли полумертвого китайца в деревню, остальные вернулись на тропинку, продолжая прерванный обход.
— Бандитье! — с ненавистью сказал Петухов. — Ногами… Прикладами…
— Жестокостью в Китае никого не удивишь, — заметил Лещинский. — Ею отличаются не только военнослужащие микадо, но и маньчжурские отряды Генри Пу-И. Император человек просвещенный, покровительствует животным, тратит баснословные суммы, покупая различных птиц, затем выпускает их на волю, прогуливаясь, он внимательно смотрит под ноги, чтобы нечаянно не раздавить муравья, и тут же может насмерть забить слугу за пустячную оплошность. Все это идет из глубокой древности. Полководец княжества Вэй, министр Цао Цао[254], прославился бесчеловечным обращением с приближенными на всю страну, имя его стало синонимом жестокости и коварства. Кажется, он жил во втором веке нашей эры…
— Доскажешь потом, Стас. Пока драконы тащат рыбачка к своему Цао Цао, мы проберемся на берег. Пошли!
Обдирая руки об острые грани битого льда, они ползли между торосами, река, издали узкая, оказалась гораздо шире. Ползти было тяжело, Петухов угодил в полынью, промок, одежда тотчас смерзлась и мешала ползти. Лещинский двигался медленно, неуклюже, переваливался с боку на бок. Петухову стало смешно.
— Веселей, Морж Моржович! Осталось немножко.
Путь преградила разлившаяся по льду вода, Лещинский замер в нерешительности, Петухов пополз вперед, поднимая брызги, Лещинскому ничего не оставалось, как последовать его примеру. Они преодолели треть пути, когда из-за торосов полыхнул залп, пули со звоном крошили лед, Лещинский уцелел, Петухову пуля пробила колено.
Вскрикнув, он повернулся, навстречу, стреляя на ходу, бежали японские солдаты. От волнения и острой боли Петухов промахнулся, но вторая пуля попала в цель, японец упал. Двумя выстрелами Петухов свалил второго солдата, остальных заставил залечь.
— Стас, где ты?
— Здесь, — перехваченным от волнения голосом отозвался Лещинский. — Карабин отказал, затвор заледенел, не открывается.
— Так его перетак! Уходи!
Из-за тороса упала тень, Петухов выстрелил, тень исчезла. — Уходи, Стас! Беги к нашим!
— Я тебя не оставлю.
— Беги, говорю! Ты безоружный, мне все равно не поможешь.
— Нет, не могу…
— Ступай, черт! Убьют. Беги, я их задержу.
— Нет! Тебя не брошу.
Из-за торосов вывалилась кучка солдат, завизжали пули. Петухов стрелял беспрерывно. Японцы не выдержали, залегли.
«Приземлились, — злобно подумал Петухов. — Вы у меня померзнете». Но японцы вскочили и бросились вперед. Пограничник нажал спусковой крючок — раз, другой, третий. Когда японцы укрылись за торосами, Петухов набросился на Лещинского.
— Ты еще здесь? Немедленно уходи. Приказываю!
— Ты не имеешь права мне приказывать.
— Уходи. Как друга прошу — уходи. Я продержусь до темноты, их помурыжу и приползу. А ты должен дойти, должен. Скажешь нашим…
— Конечно, я расскажу о вас. О Петре, Пимене…
— Не о нас, дурак! Про озеро расскажи. Павлинье озеро! Это — главное, Стас. Главное!
Снова вывернулись из-за торосов японцы, и снова Петухов уложил их на лед.
— Уйдешь ты, наконец, мать твою разэтак?! Беги! Беги, Стас, уже смеркается. Сейчас опять полезут. Беги!
Лещинский с тоской взглянул на яркое полуденное солнце и пополз к противоположному берегу; он не преодолел и полусотни метров по скользкому, отполированному ветрами льду, когда пуля попала Петухову в живот. Костя охнул от боли.
— Ста-ас! Стас! Про озеро! Скажи про озеро!
Кусая губы от нестерпимой боли, пограничник вогнал в патронник новую обойму, расстрелял ее, перезарядил карабин и оглянулся: Лещинский был уже далеко. Советский берег выглядел безлюдным, но Петухов знал: за боем напряженно следят десятки глаз. Почувствовав, что слабеет, Петухов выстрелил. И тут его пометила третья пуля — разорвала икру.
— Опять в ногу засадили! — выругался пограничник. — В ту же, пробитую, сволочи.
Он пополз, оставляя кровавый след, каждое движение причиняло мучительную боль. Болело простреленное колено, другие раны только кровоточили. Укрывшись за льдиной, Петухов положил на нее ствол карабина — стрелять с упора проще, руки не дрожат. Послышались крики, японцам подоспела помощь. Офицер поднял солдат и, размахивая сверкающим в солнечных лучах мечом, побежал вперед. Петухов хладнокровно, как на стрельбище, уложил двоих, японцы залегли.
Добрался ли Стас? Вряд ли, ползун никудышный, выдохся небось, лежит где-нибудь, отдышаться не может. Надо держаться, держаться… И Петухов стрелял. Ствол карабина раскалился, ствольная накладка дымилась, но пограничник продолжал стрелять. Стрелял до последнего патрона, а когда карабин стал не нужен, отцепил с пояса гранату.
Японцы некоторое время продолжали обстрел, потом, подгоняемые офицером, бросились в атаку. Опьяненные успехом, они обступили распростертого на исклеванном пулями льду человека, занесли над ним плоские штыки. Торжествующий офицер наставил пистолет.
— Сдавайся!