Страница 6 из 8
2. Мальчики-красавчики и гламурные девицы
Суми была не просто беспокойная, как все живые, даже по меркам живых она двигалась слишком быстро. Пока Нэнси вышла из комнаты, она уже пролетела половину коридора. Услышав шаги Нэнси, остановилась, оглянулась через плечо и нахмурилась.
— Шевелись, шевелись, шевелись, — поторопила она. — Не успеем дело сделать, обед нас нагонит раньше — плакали тогда наши сконы с вареньем.
— Обед что, наперегонки с тобой бегает? А если не догонит, ты обедаешь сконами с вареньем? — переспросила Нэнси, совершенно сбитая с толку.
— Не всегда, — ответила Суми. — И не часто. Честно говоря, пока еще ни разу. Но это может когда-нибудь случиться, если долго ждать, и я не хочу это пропустить! Обеды тут в основном унылые: мясо, картошка и все такое для здорового духа в здоровом теле. Скучища. Могу поспорить, твои обеды с мертвецами были куда веселее.
— Иногда, — согласилась Нэнси.
Да, бывало, там устраивали банкеты и пировали по нескольку недель подряд — столы ломились от фруктов, вина и темных, липких от сладости десертов. На одном из таких пиров она попробовала мясо единорога, и потом, когда легла спать, во рту все еще ощущался тонкий ядовитый привкус сладковатого мяса этого существа, так похожего на обыкновенную лошадь. Но обычно она ограничивалась гранатовым соком из серебряных кубков: ощущение пустоты в желудке помогало сохранять неподвижность. В Подземном царстве она быстро забыла, что такое голод. Там он был не нужен, и это была совсем невысокая цена за тишину, покой и танцы — за все, что она любила так беззаветно.
— Ну вот. Значит, ты понимаешь, как много значит хороший обед. — Суми снова зашагала маленькими шажками, чтобы не обгонять медленно идущую Нэнси. — Кейд тебе махом все исправит, все будет чики-пики — пирог из голубики, — сама увидишь. Кейд знает, где искать то, что надо.
— Кто это — Кейд? Не так быстро, пожалуйста.
Нэнси казалось, что она бежит со всех ног, стараясь поспеть за Суми. Ее движения были безостановочными и такими стремительными, что глаза Нэнси, уже приспособившиеся к Подземному царству, не могли за ними уследить. Это было все равно что бежать за огромной колибри, летящей в неизвестном направлении, и ее это уже страшно утомило.
— Кейд здесь давным-давно. Родители от него отказались. — Суми обернулась, подмигнула Нэнси через плечо, и по лицу у нее словно разбежались какие-то лучики. Никакими другими словами нельзя было описать это странное выражение: нос сморщился, кожа вокруг глаз натянулась, а улыбки не было видно. — Мои родители тоже от меня отказались, по крайней мере до тех пор, пока я не стану снова послушной девочкой и не выброшу из головы весь этот Абсурд. Отправили меня сюда, а потом умерли и теперь уже никогда не захотят вернуть меня назад. Я останусь здесь жить навсегда, и когда-нибудь Эли-Элеанор отдаст мне чердак в полное распоряжение. Буду лепить ириски на стропила и загадывать загадки новеньким.
Они подошли к лестнице. Суми запрыгала вверх по ступенькам. Нэнси более степенной походкой направилась следом.
— А всякие мошки-блошки-таракашки не наползут там в твои ириски? — спросила она.
Суми ответила на это взрывом хохота — вот теперь Нэнси увидела ее настоящую улыбку.
— Мошки-блошки-таракашки! Ты уже начала говорить аллитерациями! Кто знает, привиденьице, может, мы с тобой и подружимся и все будет не так уж паршиво. Ну, идем. У нас дел по горло, а время тут ни в какую не хочет двигаться в обратную сторону — назло, не иначе.
За лестницей была площадка, а за ней снова лестница. Суми тут же зашагала наверх, и Нэнси ничего не оставалось, как последовать за ней. За те дни, что она провела в неподвижности, мускулы у нее окрепли и могли часами удерживать вес ее тела. Некоторые думают, что силу дает только движение. Это заблуждение. Скала не слабее приливной волны, просто сила у нее… другая. Нэнси сейчас чувствовала себя такой скалой. Она поднималась вслед за Суми все выше и выше, пока сердце не заколотилось в груди как молот, а воздух совсем не перестал проходить в горло — она даже стала бояться, как бы не задохнуться.
Суми остановилась перед гладкой белой дверью, на которой висела только одна маленькая, почти вежливая табличка:
«ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Пояснила с усмешкой:
— Если бы он на самом деле хотел, чтобы никто не входил, то не стал бы ничего писать. Он же понимает, что для любого, кто хоть день пробыл в мире Абсурда, это как раз приглашение войти.
— Почему здесь все произносят это слово как географическое название? — спросила Нэнси.
Она начинала чувствовать, что ей бы не помешала какая-нибудь вводная лекция об этой школе, где можно было бы получить ответы на все свои вопросы, чтобы чувствовать себя хоть немного увереннее.
— Потому что это и есть название. То есть и да и нет. То есть без разницы, — ответила Суми, а потом постучала и крикнула: — Мы идем! — И толкнула дверь.
За ней оказалось что-то среднее между книжным магазином и портновским ателье. Всюду, где только можно, громоздились стопки книг. Вся мебель, сколько ее тут было: кровать, письменный стол, обеденный стол, — по всей видимости, тоже была составлена из этих стопок, не считая книжных полок вдоль стен. Они-то все-таки были деревянные — вероятно, из соображений прочности. Сверху на книгах штабелями были навалены рулоны ткани — от ситца и муслина до бархата и благородного тончайшего, переливчатого шелка. Посреди всего этого, на пьедестале из книжек в бумажных обложках, сидел по-турецки такой красивый юноша, каких Нэнси никогда в жизни не видела.
Кожа у него была золотисто-смуглая, волосы черные, а когда он поднял (с видимым недовольством) глаза от книги, которую держал в руках, Нэнси увидела, что глаза у него карие, а черты лица — идеально правильные. Было в нем что-то вневременное, будто он вышел в материальный мир из какой-нибудь картины. И тут он заговорил:
— Какого хрена ты тут опять забыла, Суми? — В его речи слышался оклахомский акцент, густой, будто слой арахисового масла на тосте. — Я же тебе еще в тот раз сказал: нечего тебе здесь делать.
— Ты просто злишься, что я лучше придумала систему расстановки для твоих книг, — невозмутимо сказала Суми. — Да и все равно ты это не всерьез говорил. Я твой свет в окошке, пропаду — сам же скучать будешь.