В зеркале сатиры

Теперь в ранние утренние часы в обеденном зале можно услышать такой разговор:

— Велемир, когда ты будешь платить членские взносы?

— Хватилась, я еще на позапрошлой неделе уплатил!

Девушки, подготавливающие столы к приходу посетителей, оборачиваются:

— Да что ты, Клава, к нему придираешься? Он у нас теперь дисциплинированный. На крестины-то позовешь? — спрашивают они Велемира.

Тот довольно улыбается. Он достиг того, чего так страстно добивался: его признали.

ТРУД — УДОВОЛЬСТВИЕ

В сущности говоря, никто ни разу толком не объяснил Вовке, что такое лень. Это маленькое и такое ласковое слово очень нравилось ему. Казалось, лень — это пушистый лесной зверек с очень симпатичной мордочкой и крохотными блестящими глазками или маленькая золотистая рыбка, которая то возится в речной тине, то, подплыв к берегу, греется на солнышке. Эти мысленные построения Вовки покоились не на фактах, а являлись плодом воображения. Но как бы там ни было, Вовка уверенно прокладывал путь к истине, как вдруг все его представления рассыпались, словно карточный домик.

Это случилось за обедом, когда папа, отложив газету, назидательно сказал:

— Лень — отвратительный пережиток прошлого. В обществе будущего ленивым не найдется места. Труд станет удовольствием.

Здесь каждое слово было для Вовки загадкой. Что такое пережиток? Когда и где возникнет общество будущего? И как это может быть, что труд, то есть необходимость работать, превратится в удовольствие?

От всякой работы Вовка отбивался всеми силами. Она не приносила ему никакой радости.

Не дальше как вчера разыгралась такая сцена. Мама собрала обед и уже хотела нести на стол большую эмалированную кастрюлю с дымящимся супом, как вдруг выяснилось, что в доме нет ни крошки хлеба.

— Вова, — сказала ласковым голосом мама, — пойди-ка сюда, милый!

В этот момент Вовка, устроившись на сундуке, рассматривал карту, изображавшую путь, который проделали на плоту «Кон-Тики» пятеро норвежцев и один швед из Перу в Полинезию. Сундук стоял у окна, а за окном виднелась Москва-река. Вовка размышлял о том, удастся ли им с Саханычем и Лешкой раздобыть на стройке достаточно бревен, чтобы соорудить плот и отправиться на нем вниз по реке. При слове «милый» он насторожился. По горькому опыту Вовка знал, что такое обращение не предвещает ничего хорошего: наверняка его заставят сейчас что-нибудь сделать. Не отрываясь от карты, он все же отозвался:

— Что там еще? Я здесь.

— Вова, мой мальчик, сходи, пожалуйста, в магазин, купи хлеба.

Все Вовкино существо восстало против. Дом полон людей, а в магазин, выходит, кроме него, идти некому. Вот сидит за столом отец и что-то подчеркивает в журнале красным карандашом. Попробуй, скажи ему, что надо сходить за хлебом, он немедленно ответит:

— Я занят.

Или бабушка, что ей только сейчас и приспичило штопать чулок, могла бы выбрать другое время!

Наконец, Наташка совсем без дела, копается со своими куклами. Что стоит ей сбегать за хлебом, только завернуть за угол, тут и булочная. Но, конечно, мама скажет, что Наташке еще рано ходить в булочную. Однако на всякий случай Вовка говорит:

— Пусть Наташка сходит.

— Что ты, сынок, — отзывается мама. — Разве можно Наташу посылать в булочную, она еще маленькая.

Выходит, сдобу есть она большая, а вот покупать ее — маленькая… Впрочем, стоит ли рассуждать, только расстроишься. Остается последнее — применить военную хитрость.

— У меня палец распух, — неуверенно произносит Вовка и тут же спохватывается, поняв, что допустил непоправимую глупость. Мать будет допытываться, что да как, и, чего доброго, станет мазать палец зеленкой или йодом. — Ну ничего, я иду.

— Какой у тебя палец распух, покажи! — требует мама.

Но Вовка старательно прячет под рубашкой палец, который ему действительно прищемило недавно, когда они с Саханычем пытались сдвинуть с места бревно.

— Давно все прошло, — как можно равнодушнее говорит он. — Давай сумку. Какого хлеба взять?

Мать растолковывает ему, что надо купить: килограмм черного и две городские булки. Но Вовка все это явно пропускает мимо ушей, занятый злополучными бревнами: «Неужели нам не осилить бревно, если навалимся на него втроем? Можно, в конце концов, применить рычаги, употребив на них крепкие палки». Обуреваемый этими мыслями, Вовка спускается по лестнице и идет в булочную. И только оказавшись у прилавка, он обнаруживает, что забыл, какой ему нужен хлеб. На свой страх и риск он покупает килограмм белого и халу. А дома беззастенчиво врет, что черного хлеба не было, а городские булки оказались черствыми.

— Совсем отбивается парень от рук, — сокрушается мама. — Хоть не посылай никуда, все перепутает.

Если верить папе, то Вовка был начинен пережитками, как слоеный пирог. Вернувшись из школы, он всячески оттягивал момент, когда надо было садиться за стол и делать уроки. Перед этим следовало снять школьную форму и одеться в домашний костюм, вымыть руки и покушать. Если подходить ко всему с умом, то на всех этих процедурах можно было немало выгадать. И Вовка выгадывал.

Расстегнув ботинки и спустив наполовину штаны, Вовка обычно с головой углублялся в «Вокруг света». Навалившись на стол, он листал журнал с начала и с конца, наслаждаясь обилием различных картинок.

— Вова, переодевайся! — слышался с кухни голос мамы.

— А я что делаю? — обиженно спрашивал Вовка и энергично тряс штанами, так что пряжка ремня, ударяясь о стол и стул, создавала необходимый шумовой эффект.

Но долго на этом продержаться было нельзя. После второго или третьего напоминания Вовка сбрасывал ботинки и форму, облачался в домашний костюм и принимался искать тапочки. Мама терпеть не могла, когда в квартире ходили в ботинках, и потому завела для всех войлочные туфли. По идее туфли всегда должны были находиться в прихожей, у вешалки. Вовкиных тапочек тут никогда не было, они исчезали самым непостижимым образом. Слоняясь из угла в угол в поисках запропавших туфель, Вовка ухитрялся находить массу поводов для развлечений. В одном месте, ему попадал обрывок газеты с фельетоном, и Вовка тут же, на ходу, его прочитывал, в другом — сломанная и давно позабытая игрушка, в третьем — истрепанная и прочитанная еще в прошлом году книжка. Многих бесплодные поиски затерявшейся вещи раздражают, Вовку они забавляли.

Финал всегда был один и тот же: выведенная из терпения мама находила Вовкины тапочки, тащила его за руку к умывальнику, и вот он уже сидел на кухне и давился котлетой.

Но самое страшное начиналось, когда Вовка приступал к урокам. Едва он раскрывал учебник, выяснялось, что у него болит живот. Из туалета его выдворяли силой, так как он ухитрялся проскальзывать туда с книгой. Выведя в тетради первую строчку — «Домашняя работа», — Вовка вдруг обнаруживал, что, собственно говоря, домашнего задания он не знает. Начинались мучительные поиски записей в дневнике, которые ни к чему не приводили, так как Вовка, несмотря на строгий наказ мамы, задания на дом никогда не записывал. Приходилось идти к соседям, звонить Лешке.

Наконец, Вовка опять садился за стол и углублялся в занятия. Смотреть на него в это время было мучительно — он ерзал на стуле, кряхтел, пыхтел, кашлял, сморкался — всем своим видом напоминая окончательно изношенную расползающуюся по всем швам машину, пригодную только на слом.

Папа неоднократно делал попытки выработать у Вовки систематические трудовые навыки. Однажды он купил ему аквариум и золотых рыбок, надеясь, что уход за ними надолго увлечет сына.

Тщетно! Уже через неделю аквариум был забыт, и папе пришлось взять на себя заботу о золотых рыбках.

Другой раз он принес Вовке лобзик, фанеру и альбом для выпиливания. Как всегда, Вовка принялся за дело горячо, но его энтузиазм очень быстро иссяк. Обезображенный кусок фанеры, напоминавший своими контурами одновременно кролика и льва, пылится теперь за сундуком рядом с лобзиком.