Ротмистр Гордеев

Глава 4

Николов резко поднимается. Я машинально подскакиваю вслед за ним — вот что значит армейская выучка, субординация аж в корку головного мозга зашита, действую на одних рефлексах.

Особист смотрит на меня, причём так, что под его взором я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Видимо, их этому обучают.

— Господин штабс-ротмистр, — говорит он теперь уже официально, — я не имею права приказывать вам, поскольку вы раненный и не проходите по моему ведомству, но…

— Не утруждайте себя, ваше высокоблагородие (слава богу, теперь я знаю, как его титуловать!), — само собой вырывается из меня. — Можете всецело на меня рассчитывать.

Этот демон убил моего соседа по палате, второй жертвой был бы я. Надо обязательно найти гада и отомстить. Не в моих правилах давать врагу пощады и праздновать труса.

— Рад это слышать, — облегчённо вздыхает особист. — Признаюсь, под рукой у меня людей — раз-два и обчёлся.

— Сколько всего нас? — Я твёрд как никогда в этом «нас».

Неважно, что мир другой и это другая Россия. Русский солдат при любых обстоятельствах остаётся верен Родине и присяге. Я бил врага страны в Сирии, буду делать это и здесь.

— Со мной мой водитель — вольноопределяющийся Кузьмин да два казака конвоя — братья Лукашины, — поясняет особист.

— Нижний чин третьей сотни девятнадцатого Донского казачьего полка Тимофей Лукашин-старший, — вытягивается в струнку станичник.

— Лукашин-младший ждёт возле моего автомобиля, — добавляет Николов.

— У нас есть ещё немного времени? Может, среди выздоравливающих найдутся добровольцы? — с надеждой спрашиваю я.

— Смеётесь, ротмистр? Простого бойца на демона с собой не возьмёшь. Тут нужен человек со способностями, — немного непонятно говорит особист.

К моему удивлению такой специалист находится среди легкораненых, это матрос Жалдырин.

Каким ветром сюда занесло моремана, выяснять некогда, как и некогда разбираться, почему именно его выбрал Николов. Видимо, Жалдырин умеет что-то такое, что может пригодиться в нашей охоте.

Выдернутая с постели заспанная кастелянша выдаёт нам одежду — не в больничных же халатах отправляться на войнушку с демоном. Выясняется, что мой мундир забрал ординарец, чтобы заштопать, постирать и привести в порядок.

В итоге мне выдают чужой китель белого цвета, чужие синие галифе с лампасами, сапоги, портянки, ремень и фуражку.

— А вот это ваше, — протягивает мне кастелянша какую-то саблюку с перевязью.

Блин, я в последний раз шашкой махал ещё в детстве.

Не удержавшись, обнажаю клинок. Лезвие выглядит странным, будто отливает серебром. И при этом выглядит опасным, аж мороз по коже.

— Знатная шашка, вашбродь, заговорённая! — одобрительно хмыкает Тимофей.

— Откуда знаешь?

— Да как мне не знать?! — обижается тот. — Я ж характерник.

— Вот даже как, — хмыкаю я. — Твой брат, что — тоже характерник?

— Никак нет, Фёдор у нас оборотень. В медведя перевоплощается, — с гордостью за брата отвечает казак.

Ох, мама дорогая, куда ж я попал… Надеюсь, этот оборотень не грызёт всех, кто попадается под руку.

Видя смятение на моём лице, казак смеётся:

— Не волнуйтесь, вашбродь, Федя в любом обличье остаётся казаком!

— Ну-ну… — неопределённо протягиваю я.

Наскоро переодеваюсь, заодно получаю первую возможность посмотреть на нового себя в зеркале.

М-да… Кожа да кости.

Лишь маленький намёк на мускулатуру — кажется, ротмистр Гордеев не очень увлекался спортом. Очень худое лицо с ввалившимися щеками, большими глазами и тонкими усиками.

Нет, некоторым романтическим барышням такой «байроновский» типаж мужчин, нравится, но я бы предпочёл держать себя в хорошей физической форме и быть таким как прежде — кровь с молоком.

Вместе с Николовым выходим из госпиталя, там ждёт агрегат, лишь в общих чертах напоминающий автомобиль.

За рулём водила. На нём, как полагается, чёрная кожаная куртка, кожаный шлем и кожаные же краги. Глаза прячутся за огромными очками-консервами. Общую цветовую гамму портит неуставной светлый шарфик, обмотанный несколько раз вокруг шеи.

Брат близнец Тимофея Лукашина сидит верхом на лошади, за его спиной перекинута винтовка, в левой руке поводья от другого коня. Странно, что коняги от нашего оборотня не шарахаются… Или Тимофей пошутил?

Второе вряд ли, не до шуток сейчас.

При виде машины я мысленно крещусь. Наездник из меня так себе, а надежды на память нового тела — мало. Пока что оно не спешило приходить мне на помощь.

Прежде чем сесть в авто, Николов открывает бардачок, достаёт из него револьвер и подаёт мне, рукояткой вперёд.

— Все пули серебряные, ротмистр, — поясняет особист. — Постарайтесь впустую не тратить. Вы бы знали, как трудно выбивать их у интендантов!

Я киваю. Мне это хорошо знакомо по той жизни.

Особист пристраивается рядом с водителем, я сажусь сзади.

К моему огромному удивлению авто заводится и даже едет.

Катим по дороге с сумасшедшей скоростью в двадцать километров в час. По бокам скачут наши казачки. И я понимаю, почему не сзади — за машиной тянется огромный шлейф пыли и дыма: чадит наш чудо-агрегат не по-детски.

Внезапно Николов поворачивается ко мне:

— Простите мне моё любопытство, господин ротмистр, но не было ли в вашем роду , далматинцев, венгров или, на худой конец, румын или осетин?

Недоумённо пожимаю плечами.

— Да вроде господь миловал, чистокровный русак.

Сам не знаю, откуда берётся во мне эта уверенность.

— Странно, — задумчиво тянет особист.

— А чего тут странного?

— Ваша профессия, ротмистр. Вы — охотник за нечистью. У итальянцев это бенанданти, у далматинцев — Крестники, у венгров — Талтос, у румын — Калушари, у осетин — Буркудзаута.

— Ну… видимо как-то само собой проявилось, — не зная, что и ответить, произношу я. — Всякое в жизни возможно…

Николов качает головой, но к счастью тему не развивает.

— Тут остановитесь, вашскородь, — просит характерник. — До монастыря уже рукой подать. Теперь надо тишком добираться.

Особист подаёт знак шофёру, тот послушно тормозит и заглушает двигатель.

К моему удивлению, водитель не остаётся с авто, а идёт вместе с нами к монастырю.

Видя мой невысказанный вопрос, Николов поясняет:

— Как понимаете, у меня вся команда непростая. Вольноопределяющийся Кузьмин — вампир.

Я ошарашенно смотрю на шофёра, тот поднимает очки, закрывавшие половину лица, и теперь я вижу его неестественную бледность. Когда Кузьмин приподнял верхнюю губу, обнажаются два острых клыка.