Страница 59 из 70
— Вы считаете, что партия ошиблась? — поднял брови Суслов.
Говорил он ровно и спокойно, но вопрос его дышал угрозой. Но Борис ее как будто не заметил.
— Нет, не партия, а кто-то из ее членов, — сообщил сидящим за столом. — В партии миллионы коммунистов, и они насчет Высоцкого решения не принимали. Вот возьмите мой пример. Ведь едва не посадили по сфабрикованному делу. Занимались этим члены партии, ныне уже бывшие. Что же, мне за это обвинять КПСС? Нет, конечно. Кто-то преступил закон, другие коммунисты их поставили на место, как оно и должно быть. Ошибиться может каждый. Суть же в том, чтобы вовремя признать ошибку и ее исправить.
— Эк, как он тебя! — генсек захохотал. — Бойкий комсомолец. Вот какая молодежь у нас растет!
Суслов сжал губы в линию и ожег Бориса злобным взглядом. И генсек заметил это.
— Ты поел? — спросил Бориса.
— Да, — ответил тот и встал. — Спасибо.
— Отдыхай! — генсек махнул рукой.
— До свидания, товарищи, — сказал Борис. Повернувшись, вышел.
— Наглец! — промолвил Суслов, когда он скрылся. — Дерзить так старшим! И кому? Секретарю ЦК? Кто он, чтобы упрекать меня в ошибках? Хренников ему не нравится. Да он мизинца его не стоит! Тихон Николаевич — величина, а не то, что этот вот певун. Возвеличивай таких! На место нужно ставить!
— Вот и разберись со своими музыкантами, — пожал плечами Брежнев. — Это по твоей епархии. Ладно, Михаил Андреевич, не дуйся. Ведь пацан сказал, что думал. Другой бы промолчал, а сам держал бы в кармане фигу. Предлагаю тост за нашу молодежь…
То, что он сморозил глупость и что это выйдет ему боком, Борис понял, выйдя за порог банкетного зала. Обратно эскортировать его не стали, охранники лишь проводили гостя взглядами. Коридорами Борис пробрался к лестнице и вышел из дворца. И сразу увидал стоявшую у входа «Волгу». Рядом с ней застыла Григорьянц.
— Борис! — редактор торопливо подошла к нему. — Куда тебя водили? К кому?
— Предстал пред светлыми очами Политбюро, — он криво усмехнулся. — Они там праздник отмечали. Леонид Ильич велел мне сесть за стол, поесть. И рюмочку налили.
— Шутишь?
— Какие шутки? — он махнул рукой. — Все так и было.
— Не могу поверить, — сказала Григорьянц. — Чтоб артиста за стол к Политбюро? А дальше?
— Я поспорил с Сусловым. И похоже, его очень разозлил.
— Ох же, Боря! — Григорьянц взялась за голову. — Ты что, больной? Михаил Андреевич, считай, второй человек в ЦК. Он в отсутствие Брежнева председательствует на заседаниях Политбюро.
— Выпил я… — вздохнул Борис. — Извините, Нина Нерсесовна. Надеюсь, вы не пострадаете.
— А ты сам?
— Переживу.
— Ты не знаешь… — редактор покрутила головой. — Суслов обиды не прощает. Да тебя размажут!
— Пробьемся… Не такое видел. На Даманском убить меня пытались, в Минске — посадить.
— Ладно. Ты о том, что там случилось, никому не говори! — велела Григорьянц. — Садись в машину, подвезу…
В автомобиле при водителе они молчали. По пути Борис еще раз мысленно перебрал свой разговор с Сусловым и окончательно понял, что сглупил. И чего он вылез со своим мнением? Да какое ему дело до нравов в музыкальном мире? Он ничего в нем не изменит. Ладно думал бы о певческой карьере, только этот путь ему закрыт. Есть вещи более серьезные и нужные. Брежнев вскоре одряхлеет, и наступит эра «гонок на лафетах».[80] В итоге пост генерального секретаря займет иуда «меченный» из Ставрополья, который и развалит СССР. На его обломках начнутся войны, которые не прекратятся и в двадцать первом веке. На одной из них он и погиб… Вот об этом нужно думать!
Прощаясь, Григорьянц ему сказала:
— Позвоню, как будут новости. Ты мне тоже сообщай.
— Обязательно! — кивнул Борис. — Вы не злитесь на меня, Нерсесовна, молодого, глупого. Ведь я вас люблю…
— Иди уж! — Григорьянц вздохнула. — Герой-любовник…
В квартире Ольга бросилась ему на шею.
— Где ты был так долго? — она принюхалась. — С кем ты пил?
— С артистами отметил выступление, — соврал Борис. О встрече с членами Политбюро и споре с Сусловым, подумав, он решил не говорить.
— Я его тут жду, волнуюсь! — обиделась любимая. — А он там празднует, негодный, — она вздохнула. — Смотрела ваш концерт. Как ты выступил! Мне папа позвонил, хвалил тебя. Сказал, такого не припомнит, чтобы встал весь зал, даже Политбюро. А потом все вместе пели, даже Брежнев.
— Старался, — вымолвил Борис. — Знаешь, я наверно лягу спать. Устал, как вол на пашне.
— Ты гадкий! — сообщила Ольга. — Я надеялась, расскажешь.
— Завтра. Не сердись, любимая!
Он чмокнул ее в щечку и отправился в ванную. Несмотря на все волнения, уснул он скоро и поднялся поздно. Ольги не было. Записка на столе поведала: уехала в редакцию. Борис позавтракал, нашел припрятанные сигареты, закурил. Ольга не любила, когда он начинал дымить на кухне, и Борис обычно выходил из дома. Но не в этот раз. Курил он редко и обычно не с утра, только в этот раз не удержался. Не успел он сделать три затяжки, как раздалась трель телефонного аппарата. Загасив окурок в пепельнице, Борис прошел в прихожую и снял трубку.
— Алло?
— Здравствуй, Боря, — сказала Григорьянц. — Звоню, как обещала. Новости плохие. Все твои песни снимают из эфира, как по радио, так и на телевидении. Концерт в Кремле хотели повторить, его ведь записали, но об этом даже думать запретили. Упоминать тебя хоть где-то мельком — боже упаси. Понятно?
— Да, — сказал Борис. — Спасибо вам, Нерсесовна.
— Не за что, — она вздохнула. — Держись, Борис! Все пройдет когда-то…
В трубке раздались гудки. Борис прошел на кухню, достал из пачки сигарету, но не успел ее поджечь. Звонок раздался снова.
— Борис Михайлович? — спросила женщина в наушнике. — Беспокоят из отдела кадров редакции «Известий». Необходимо, чтобы вы приехали к нам срочно.
Он поехал. В отделе кадров немолодая женщина предложила ему сесть, а затем сказала:
— Тут выяснилось, что вас приняли на работу по ошибке. У вас ведь нет диплома об окончании художественного института?
— Нет, — подтвердил Борис.
— Без образования быть художником в редакции нельзя, — сказала кадровик.
— Вы это только разглядели? — он криво усмехнулся.
— Бывает, — она смотрела в стол. — Будет лучше, если вы напишете заявление об увольнении сегодняшним числом. Иначе — по статье.
— Понятно, — он кивнул. — Давайте ручку и бумагу…
Не прошло и часа, как Борис вышел из редакции. В его кармане лежала трудовая книжка, а кошелек пополнился купюрами — расчет с уволенным произвели мгновенно, наверное, чтоб не передумал. Борис не собирался. Бог с ней, редакцией! Денег ему хватит: на сберкнижку поступили отчисления от песен. Пусть эту речку перекрыли, но на счету скопилось много — пару лет он проживет безбедно. А дальше видно будет…
Едва вернулся под родную крышу — опять звонок.
— Борис Михайлович, из института беспокоят. Декан Петрищев, Лолий Аристархович. Тут такое дело… — собеседник в трубке явно чувствовал себя неловко. — Нам велели… — он вздохнул. — Будет лучше, если вы приедете и напишите заявление об отчислении вас из института.
— А если откажусь? — спросил Борис.
— Не сдадите сессию, — сообщил декан. — Все равно отчислят. А так вам будет легче куда-нибудь перевестись…
В голосе декана читалось, что в перевод он не верит, но спорить с ним Борис не стал. Буркнул: «Отчисляйте сами!» и бросил трубку. Подумав, он достал из бара бутылку коньяка, отнес ее на кухню, где открыл и наполнил стакан… Он допивал второй, когда из прихожей послышался звук отпираемого ключом замка. Спустя мгновение в кухне появилась Ольга. Встав за порогом, любимая вздохнула. Несколько мгновений они молчали. Борис смотрел на Ольгу. Глаза заплаканы, вид виноватый, и тот мужик, который в нем сидел, все сразу понял.