Страница 8 из 81
— Но что-то же ты помнишь?! — в надежде спросила она.
— Последние несколько часов помню. И всё, — соврал я.
— Как же так?! — прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. — Но это же пройдёт?
Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.
— Вы бы к доктору зашли, — подсказал он ей.
— Да-да, — сказала матушка, вставая, — иду!
Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.
Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!
— А можно мне в палату для некурящих? — спросил я.
— Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, — тихо, но жёстко ответил Ефремов. — Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, — проговорил он с нажимом. — И тебя поставят на учёт. Выбирай.
У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.
И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.
В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.
— Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, — сказала она, поцеловав меня в лоб.
О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.
Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.
— Как настроение? — подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.
— Нормально, — ответил я, вопросительно взглянув на него.
— Как самочувствие?
— Нормально.
— А с моста вчера чего сиганул?
— Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?
— Конечно, — задумчиво проговорил Иван. — Нечаянно через перила перелез...
— Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? — спросил я.
— Нет.
— Может, в школе что? — не терял надежду я.
— Не знаю.
— Может у меня любовь безответная?
— Гадать можно до второго пришествия, — оборвал меня Иван.
— А кстати, какое сегодня число?
— 11 февраля.
— Семьдесят первый год?
— Ну а какой же?
— Я так, уточнил просто.
— Завтрак! — послышался в коридоре зычный женский голос.
— О! Поедим! — обрадовался я. — Пойдемте?
— Куда? — хором спросили Митрич и Иван.
— На завтрак.
— Сиди. Сюда принесут, — осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.
Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.
На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.
— Проголодались?! — громко спросила буфетчица. — Налетай!
С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.
— Приятного аппетита! — хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.
Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.
Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.
— А ты? — спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.
Вторая тарелка с кашей продержалась чуть больше, её я вылизывал уже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Сложив пустые миски одна в другую, я, наконец-то, заметил, как переглядываются Иван и Митрич.
— Аппетит хороший. — с усмешкой сказал Иван.
Мне было всё равно. Утолив голод, я почувствовал острое желание взять под контроль свою новую жизнь. Я подсел к Ивану.
— Как думаешь, долго мне здесь ещё торчать? — спросил я его.
— Если бы ты мог мне объяснить, по какой причине вчера с моста сиганул, я бы знал, что тебе ответить, — сказал он серьезно. — А так, пока мы не выясним, что тебя заставило это сделать, будешь сидеть здесь.
— Но почему? Я же не собираюсь повторять попытку.
— Это ты не помнишь ничего. А если вспомнишь?
— А если не вспомню?
— А не важно! Причина никуда не делась. Ты просто о ней забыл. Выйдешь из больницы, она сама о себе напомнит. И опять — здравствуй, мост.
— Логично, — ответил я. — Хотя, нет! Сейчас я уже, наверное, смог бы разобраться с любой проблемой.
— Да что ты, — язвительно ответил Иван.
Я не обиделся. Учитывая, как я сейчас выгляжу, это действительно прозвучало самонадеянно.
— Мне кажется, не обязательно именно в больнице отсиживаться. Думаю, дома тоже безопасно. Вряд ли причина там.
— С чего ты взял?
— Ну, ты видел мою матушку? Она классная.
— Ну, не знаю...
Я махнул на него рукой, вернулся на свою койку и попытался уснуть. Ночь была суматошной, я не выспался.
Я задремал, мне приснилась матушка улыбающаяся, добрая и ласковая. Не успел я насладиться своим сновидением, как в палату шумно вошла целая врачебная делегация.
Утренний обход, догадался я. Пока я спросонья протирал глаза, доктор Юрий Васильевич, стоя у койки пострадавшего от любовника жены Петровича, докладывал другому престарелому доктору об утреннем происшествии. Старичок доктор напомнил мне профессора Преображенского из х/ф “Собачье сердце”, очень похож. Он не спеша присел на стул, который ему предусмотрительно подставила Марина.
— Как Вы, батенька, себя чувствуете? — спросил старый доктор Петровича, держа его за запястье.
— Нормально, — ответил Петрович.
— Прекрасно, прекрасно, — повторял старый доктор, слушая Петровичу грудь. А потом он распорядился перевести его в Терапию.
— Хорошо, Демьян Герасимович, — ответила за всех Марина.
Демьян Герасимович перешёл к койке Митрича и разговаривал с ним какое-то время «за жизнь». Потом он перешёл к Ивану и тоже обсуждал с ним «дела семейные».