Страница 26 из 112
Дворничиха Таниного дома, давно уже взявшая нас с Таней на заметку, метлой сгоняла к нашим ногам весенний мусор, рыжевато курившийся вонючей тонкой пылью, очевидно рассчитывая таким образом разогнать нас. Думаю, она боялась, что ей в случае чего придется «отвечать»: мы подпирали будку, в которой, судя по молниям, таились электроопасности, подозрительно долго задерживались в непосредственном соседстве с милицейским зданием (наверное, это почему-то запрещалось), да еще нас вдруг стало трое! Мы никак не понимали дворничихиных мусорных обиняков, терпели. На том самом месте, где герой после марсианских подземелий, полных тайн и огромных ногастых пауков, возвращается на Землю и слышит радиопозывные с Марса — голос разыскивающей его во Вселенной Аэлиты, раздалась громкая брань с «хулиганками» и «недоносками» и дворничиха замахнулась на нас метлой. В бессловесной ярости я выхватила из кучи мусора полусгнившую башмачную подметку и запустила ее в дворничиху — промахнулась, конечно. Тут уж заверещал свисток, послышался вопль: «Участ-ко-о-вый!», и мы с Лоркой бросились бежать. По телефону потом мы весело гордились своей быстротой и ловкостью: если погоня и была, нас не схватили. Не учли мы только одного — Таня осталась там, дворничиха ее хорошо знала. Таню-то на следующее утро первую и вызвали к директрисе МАХе, а нас с Лоркой — чуть погодя. Дворничиха, когда мы вошли, еще сморкалась перед МАХой в косынку, жалилась на грошовые заработки, а тут ее еще кроют последними словами и забрасывают каменьями во время работы!.. Наши попытки оправдаться директриса сочла лишь свидетельством изощренной лживости и настрого запретила нам троим провожаться. Тем не менее я после уроков предложила Тане проводить на сей раз меня, но она с неожиданной враждебностью заявила, что если и нарушит запрет, то только с Лоркой, ибо я, оказывается, высмеивала Танин пересказ «Аэлиты» и досадовала, что из-за такой «чуши» попала в переделку. Это была Лоркина работа, воистину изощренная ложь. Сама виновата: зачем хвасталась? Сама вызвала Лоркин замысел — рассорить нас с Таней.
Обеспамятевшая от горя, примчалась я домой, забилась в родительскую спальню и часа полтора тупо ревела, — прижималась лицом к нашей зеленой гофрированной печке и наблюдала, как слезы ровно сползают вниз по железным желобкам-бороздкам, точно для того и сделанным, для того и прогретым угасшим МОИМ. Бабушка почти в испуге стояла надо мной, получая в ответ на расспросы непонятные всхлипы клятв и проклятий. Прозвучало предположение, что я рехнулась и надо вызвать врача. Только никакой врач мне не помог бы: Таню не вернешь, Лорку не уличишь, унизительного стоянья меж МАХой и дворничихой с противной дрожью в подколеньях не отменишь. Все, безвыходно, не отключишь, не вывинтишь из себя, придется с этим жить. «Без-выходно? — поймала я себя на слове. — Нет, выход есть: можно просто не жить. Как это сделать, успею придумать, но если уж станет вовсе невмоготу, вот он, выход. Надо его запомнить». Я успокоилась.
Лорка провожалась с Таней еще меньше, чем я. Вскоре она от Тани почему-то отошла и в один прекрасный день отправилась провожать меня. Я находилась в полнейшем одиночестве, с единственным выходом про запас, и не стала обличать Лорку, выяснять отношения. Про себя я понимала, какова Лорка, но не мне быть разборчивой и требовательной, нужно уметь довольствоваться и плохоньким. Пи на секунду я не предположила, что Лорка устроила нам раскол, чтобы не Таню заполучить, а меня. Не допускаю этого и по сей день. То, конечно, была очередная Лоркина коллекционерская проба: наряду со всем прочим, Бываева коллекционировала и отношения, и в классе уже не оставалось девочек, с которыми она не провожалась бы. Я продержалась в ее коллекции довольно долго, до самой моей Инки. А Таня больше ни разу не заговорила со мной. С Лоркой-то она, наверное, снова сблизилась в ОДЧП, но точно об этом я никогда не узнаю. Не узнаю я и о послешкольной, взрослой жизни Тани. Если о других наших девах до меня станут порой доходить семейные или служебные сведения, то Таня, призрачно просквозившая между нами «как сон, как утренний туман», так же призрачно и исчезнет, вероятнее всего «выедет», как кратко и многозначительно будут в семидесятых обозначать эмиграцию.
Пожар меж тем располыхалась вовсю.
— И неизвестно, — пылко, прикладывая руку к сердцу, убеждала она, — куда бы они зашли в своих тайнах, особенно если бы к ним постепенно присоединились слабые ученицы, на которых легко плохо повлиять и которые с удовольствием разложатся. — Пожарова вытащила из-под передника узкую, но толстую тетрадь, из тех, что 9–I считал модными. Валя Изотова при этом ахнула громко, зажимая рот рукой. — Вот, посмотрим, например, какие песни переписывают они в этот свой песенник. Одни названия чего стоят! — Быстро, веерообразно листая тетрадь, она принялась читать мелькающие заголовки, выделенные аккуратной изотовской рукой при помощи красного карандаша: — «Матрос и леди», «Джон Грей», «В притоне много вина», «Девушка из Нагасаки», «Роз-Мари» и даже… даже «Измятая серая юбка»!
— Я… я слышала эту песню, — покаянно склонив голову, призналась Тома. — Но, май гёлз, это же неприлично, это же поушло, мелко…
— Мелкобуржуазно, — отлила в законную форму оборванное Пожар. — Это мелкобуржуазное разложение, правда же, Тамара Николаевна? — Пожалуй, если тут кто кому и подыгрывал, так это Тома с Пожар. — Замечаете, девочки, у них здесь ни одной нашей песни, ни одной из тех, что мы слышим по радио или на концертах! Только заграничные или о загранице. ОДЧП преклоняется перед иностранщиной! Они вконец испортили бы класс, если бы показывали свой песенник всем: ведь у них стали бы переписывать!..
— Интересное кино, — с места, широко улыбясь, прервала ее Лорка. — Ты, Пожарова, только что говорила, что мы должны просвещать и обогащать. Чем же? Буржуазным разложением и преклонением перед иностранщиной? Правда же, Тамара Николаевна? — передразнила она Пожарову.
Тома, явно припертая к стенке, скомандовала, напирая на английский акцент:
— Инаф, Бываева, довоульноу. Прекратить циркоуые эскэпэдз! Пожар, нескрываемо выручая Тому, бешено залистала песенник: — И представьте, им мало одной только западной пошлятины. Они переписывают еще и русские слова танго и фокстротов, которые придумывает для пластинок, где поют по-нерусски, Плешкова Ника.
Все они, включая и ОДЧП, слаженно и осуждающе оглянулись на меня: это было удобно, я сидела у самой двери.
— Сейчас я вам зачитаю образец ее поэзии. ПОХИЩЕННОЕ СЕРДЦЕ, медленный танец. В скобках: «На пластинках, выпущенных до войны, называется «Танго ЦЫГАН». «Русские слова Н. Плешковой, 9–I класс.
Пожар начала зачитывать, именно читать, а не напевать, — должно быть, нарочно, чтобы слова выглядели глупее, лишившись мотива, который отлично знал весь 9–I, и уж конечно Пожар, ходившая с нашими девами на танцы.
Цыган я,
Я по степям блуждаю.
Влюблен в цыганку,
А она холодна.
Цыганке
На скрипке я играю.
Пока на картах
Мне гадает она.
Ты меня отгоняешь,
А я терплю.
Знаю я, что ты знаешь.
Что тебя я люблю!
Цыганка
Мое украла сердце,
Под шалью скрыла.
Алым шелком сожгла.
Цыганка
Хотела лишь согреться,
А мне без сердца
Стала жизнь тяжела.
Кто поверит цыгану?
Он вор, злодей!
Конокрадом я стану
Для воровки моей!
Цыган я,
В селе коней ворую.
Меня цыганка
Отгоняет, браня.
Цыганку
Я выбрал бы другую.
Да нету сердца
Для другой у меня!..