Гомицидомания

Глава 17. Колумбайн

— Я тебя презираю, Салли.

— Трой… Не убивай меня!

— ТРОЙ ЛУКАС КИРК—

ПЕРЕД РАССТРЕЛОМ

— Эй, бестолочь! — Миссис Генриета шлепнула меня линейкой по затылку. — Высшая математика не для вас, сударь?

— Да он даун, что вы время тратите, — выплюнул Барри Уотсон с гадкой усмешкой. Три лекции назад его кулак разбил мне губу. Он шпынял меня три года, что мы провели здесь, в Гринвиче. Главный задира. Так легко и беззаботно звучали эти слова, но в сущности — причина суицида или массового расстрела.

— Заткнись, Барри, — Салли ткнула его карандашом. — Хватит!

Салли Брок была единственная, кто меня понимал. Кто разговаривал со мной и делил обед в кафетерии. Но и ей доставалось за якшание со мной: среди знакомых пускали комеражи о ее половой связи со мной. Кто-то особо талантливый создавал фальшивые фото с ее лицом у моего члена. Мне было жаль ее. За человечность, разумность и доброту мы все сгнием в скопищах этих нечистот людских душ.

Я любил ее. Понял это, когда она поцеловала меня в разбитую бровь. Наверное, любила и она меня. Я надеялся, судорожно ища в ее черных глазах намек на чувства. Как жаль, что она погибла.

Я виновен в этом.

Мы шли с Билли после учебы, обсуждая ужин. Билли — мой сосед по комнате, шаблонный ботан с круглыми очками и коллекцией бабочек в кожаном альбоме. Он любил вычурные спагетти с кучей соусов и приправ, а мне хватало двух сэндвичей и энергетика. Мы оба как два жалких отшельника, сутулые и неряшливые, в застиранных клетчатых рубашках и вытянутых в коленях джинсах.

Билли нес на плечах порванный портфель — очередная смешная шутка от студентов на курс старше нас. Его, этого доброго толстяка с веснушками, унижали за телосложение. И все плевали, что он болен сердцем. Что тоже остался совсем один, как и я. Он был сирота.

Я хотел его защитить, но не мог помочь даже себе. Жаль, что он не выжил.

— Давай посмотрим фильм? — предложил Билли. — Или документалку.

— Например?

— Не знаю. «Сияние»?

— Да ну, скука.

— Слышал про «Колумбайн»?

— Нет.

— Да ну-у! — Билли подскочил от удивления, быстро поправил разбитые очки и затараторил: — Были два чувака — Эрик Харрис и Дилан Клиболд, ученики из школы «Колумбайн». Эти две легенды устроили тако-о-й расстрел в школе! Их травили дико, довели до пика, Харрис, например, пил антидепрессанты. И в один день апреля девяносто девятого они взяли самодельные бомбы и огнестрел. Убили тринадцать человек и застрелились сами.

— Отомстили.

— Да-а, хороши парни. Не струсили.

— Ты восхищаешься ими?

— Конечно! Они крутой пример дали.

— Что нужно убивать?

— К чему приводит травля. Могло быть по-другому. Они бы просто тихо наглотались таблеток, и никто бы не узнал, чем чреваты обычные слова, а они не захотели умирать тихо, как мыши в норах, не-е-ет, они показали всему миру, что значит 'просто' буллинг.

— Они убили людей.

— Они отомстили за свою боль.

— Ну хорошо, давай посмотрим твой «Колумбайн».

По пути мы зашли в винную лавку и купили самое дешевое из имеющегося. И по чизбургеру. На большее остатков стипендии не хватило. Пока Билли подбирал документалку на древнем нетбуке, я жарил картошку с паприкой. За окном разлился алый закат, тягучий, как патока; он напоминал двор моего дома, где я гулял со своим лабрадором Майки. Его мокрая белая шерсть окрашивалась в цвет фуксии, стоило выйти из тени. Блестела, как фианит, под догорающим светилом.

Теплый порыв ветра колыхнул занавески, и аромат весны до переизбытка наполнил легкие. Красивый аромат, свежий и родной. Жаль, что я хочу убить себя от воспоминаний, ассоциирующихся с ним. Ведь такой запах царил, когда мне сообщили о смерти родителей. Мир вокруг посерел, шелест листьев и гомон соседей вмиг растворились, я тогда будто потерял все органы чувств. Должно быть, стало одиноко и вопяще пусто. И тихо. Мир молчал. И то ослепительное солнце обратилось немым холодным светом.

Они бросили Майки на улице, а меня выслали гнить в детский дом. Я все еще помнил его глаза. Мой пес рыдал, когда пытался догнать машину, в которой меня увозили прочь.

Я бросил все силы на его поиски, когда вышел из ада. Жаль, что и он погиб, мой мальчик с верными глазами.

Снова вина машин и пьяных людей.

Всех моих близких давили, как червей.

— Эй, Трой, — как удар по щеке был голос Билли. Я вздрогнул. — У тебя горит!

Я наконец обратил внимание на угли в сковороде. Я не хотел открывать окно, но дым требовалось выпустить. Вместе с ним вошел в комнату и тот злорадный аромат приближающегося лета, аромат смерти и страха. Алый закат залил стены розовым полотном, все вокруг было теплым и нагоняющим истому. Но я задрожал перед тем пейзажем.

— Да-а, картошки не видать, — вздохнул Билли. — Ты слепой что ли?

— Задумался.

— Класс, давай хавать уголь с паприкой.

— Перестань. Это не конец света.

Сосед поджал губы и кивнул. Он достал чизбургеры из пакета и прыгнул на постель. Пригласил:

— Давай, прыгай рядом. Я нашел. На час мы для мира заняты.

— Будто мы кому-то нужны… — усмехнулся я.

***

Мне редко снилось что-либо. Но в ту ночь я как наяву пил пиво с Диланом и Эриком. Перед кульминацией их славы и счастья отмщения. Конечно, лишь проекция активности мозга, но я воочию видел их лица. Они оказались хорошими парнями, и в натуре узниками мира. Но эти двое сумели его переиграть. Честно, без шулерства.

Защекотало на лице. Я проснулся и почувствовал кровь на губах.

— Эй, долбоеб, мы тебе песика принесли, — рассмеялся Барри со свитой ублюдков без собственного мнения и разума. Вот она, концепция единого разума, одного мозга на нескольких.

Я поднялся на локтях. А через мгновение понял, что на моей постели агонически дергалась собака с канцелярским ножом в шее. Я вскочил с постели, кубарем перелетел подальше от скулящего животного. Я боялся умирающих собак. Это травма.

— Милая Салли после минета с радостью поделилась твоим секретом, — плевался Барри. — Рассказала, как ты плакался о своем Майки. Знаешь, она славно сосёт. И дырка у нее узкая. Она дала нам всем.

— Пошел ты, ублюдок! — оскалился я. Впервые мне удалось показать зубы. Впервые я смело послал его. Моего карателя и врага номер один. — Я убью тебя! Клянусь, твои мозги будут украшать пол!

От криков проснулся Билли. Он сонно потер глаза и спросил:

— Что тут творится? Троян, ты чего разорался?

— О-о, жиртрест Билли! — улюлюкали шавки Барри. — Ты в прошлый раз заебато обосрал штаны!

— Идите отсюда, придурки! — мой сосед резво поднялся с кровати и схватил первое, что попалось в руки: крестовую отвертку. — Как же вы всех заебали, уроды! Как вас только земля терпит!

Не заметил я, как началась опасная суматоха, и над нами нависла угроза, точно дамоклов меч. Скулила умирающая собака, ругались парни с кулаками наготове, шипел дождь за окном. Я трус, потому что испугался того бедлама и тихо сбежал вон из комнаты. Но я хотел остановить эту кару над нашими душами. Хотел спокойствия. Хотел найти помощь. Клянусь, я готов был поверить в бога.

Прямо по коридору я налетел на Салли. Не знаю, откуда взялись те инфернальные ярость и ненависть. Не понимал, почему секундно стал чудовищно неправильным, как по щелчку рубильника. Я будто заставил ржавые шестерни двигаться, но в негативном направлении. В том, котором я озлобился на мир. Все это как взрыв, как пламя, как стихия, как что-то хтонически страшное. Я и сам испугался разверзшуюся бездну внутри, столь непроглядную и горящую в недрах адским огнем.

Я ударил ее. За предательство. За убитую веру. За боль.

Ее деликатные речи — фальшь. Пыль в глаза с иллюзией доброты и жертвенности. А на самом деле она смеялась надо мной, жалким пресмыкающимся, когда раздвигала ноги для Барри.

Я созвал все общежитие, поднял шум. Не зря: Билли закололи в неравной борьбе. Той же крестовой отверткой, которой он чинил мебель для первокурсниц. Его завернули в черный мешок и увезли, совсем как мусор. Я ощущал, как мир внутри переворачивался, гремел и протяжно скрипел, хотя вокруг все были сонны и спокойны. Снова то молчание. Всё вмиг перестало издавать звуки, я слышал лишь биение сердца где-то в горле. Молчали студенты, молчали небеса.