Гомицидомания

Я хмыкнула рассерженно. Он улыбнулся.

Стянул брюки и с меня.

— Ян, ты больной человек, — бросила злобно я. Хотела толкнуть его, но он крепче сжал мои руки над головой. — Ты извращенец.

— Я? — рассмеялся он, пустив член меж половых губ. — А не ты ли от обычных касаний возбудилась? — Недолго скользил по клитору, чтобы после резко войти полностью.

С моих губ сорвался удивлённый стон.

— Ты красиво стонешь, Мила, — выдохнул он мне в шею. Я отвернулась. — Что мне нужно, чтобы ты кричала?

Я промолчала, хмурясь.

— Не-ет, молчание не прокатит, — он снова толкнул меня. Я промолчала снова, хоть далось это нелегко. — Тогда я буду злым сегодня. Наш первый секс был цветочком. Второй ты запомнишь навсегда.

Я прикусила губу в ожидании. Почему-то стало страшно.

— Ты же не будешь багром меня насиловать? — не сдержалась я, тихо пискнув.

— Нет, конечно, — дернулся Ян, как от пощечины. — Ты с ума сошла?

Снова он двинулся внутри. И вдруг взял такой темп, что я не смогла не кричать. Слишком стремительный, слишком жестокий, слишком неостановимый. Ян лупил меня по ягодицам так, что я переставала чувствовать кожу, и он душил меня по-настоящему, что перед глазами темнело, а губы щипало.

Он не входил, но испытывал мое тело на прочность. Мои волосы в его руках, сжатые и натянутые, что ныла кожа головы и щёлкали вырвавшиеся с корнем прядки. Ян вдалбливал меня в стену, не останавливался ни на миг, и смазка бесконечно сочилась на пол. А когда его пальцы собственнически надавили на клитор, то я издала самый протяжный вопль и стон за всю свою половую жизнь.

— Я-Ян, я хочу, чтобы ты тоже стонал, — попросила я. — Меня возбуждает твой голос..

Дамьян усмехнулся той просьбе и перестал молчать — он тоже застонал, вгоняя в меня член. Шипел и выдыхал так похотливо, что я всецело забывалась в его объятиях. Красивые хрипы, полные чувств и сил, заставили кончить. Я будто нырнула в прорубь, но водой была лава.

— Я слишком тебя люблю, чтобы отпускать, — сказал он, пуская в меня горячую сперму.

СЕЙЧАС

— Оф, иди вперед, — попросил Нейтан. Он поднял Морган на руки. — Я на выход. Справитесь? Почти все готово.

— Д-да, — кивнула я непонимающе. — Все нормально, иди. Разберусь.

Я поднялась и побежала в другую от товарищей сторону. Мне оставалось только убить Эсфирь. Я обратилась к Леви через рацию:

— Цефей, ты тут?

— П-привет, О-Оф, — мокро прохрипел он. — Я-я прочистил д-дорогу.

— Что с тобой?

— Три п-пули.

— Черт! Леви, я иду!

— Н-нет, иди к Эсфирь! Я ж-же не просто т-так рисковал?

— Леви!

— И-иди, Оф.

Я закричала снова, но рация больше не говорила со мной. Я зарыдала, решая, куда идти.

— «Если я пойду за Леви, то упущу Эсфирь, а если пойду за ней, то Леви умрет», — мысли летали так быстро, что я не могла сконцентрироваться и заставить их молчать. — «Но я могу сделать и то, и другое, но ценой жизни. Если я вытащу Леви и пойду сквозь набежавшую толпу в одиночку, то умру, но есть вероятность, что поймаю Эсфирь и успею доложить по рации все, что она расскажет. Но слишком много риска! Черт, зачем мы вообще ее отпустили?!».

Я не знала, куда идти. Не могла бросить Леви и не могла упускать Эсфирь. Ничтожество.

— Оф, иди в-вперёд, — попросил голос из рации. — Я знаю, ч-что ты стоишь. Я г-горжусь тобой.

И я побежала.

Эсфирь нашла в зале столовой и молча ступила к ней навстречу. Она обрадовалась, увидев меня. А после вскинула пистолет и подмигнула правым глазом. Выстрел.

Я была так наивна и сентиментальна, когда считала, что главные герои не умеют умирать. Что я была главным героем.

Я хотела простого счастья, что в борьбе за это стала терять человечность. Стала таять, меняться и переплавляться в урода. Но мы, уроды, так жаждали спокойствия. При словах «счастье» я начинала рыдать, ведь это было именно то, чем жизнь меня обделила. Я нашла себе счастье искусственно, — тем светом был Дамьян. И так больно было закрывать глаза, зная, что он жив, но увидеть его напоследок я не сумела.

Я презирала кровожадность и боялась убивать, но в борьбе за любовь это были те компоненты, которые сделали меня сильной. Наверное, теперь я даже благодарна себе за уродство. Оно лишило меня боли, таящейся внутри слишком долго. Я научилась не болеть. Не истекать кровью перед зеркалом ванной и не резать себя бритвой.

Я научилась резать других. Слишком эгоистично и аморально, но в конце концов… плевать.

Не мы менялись, — нас менял мир, терзая чистые умы и вырезая из нас больных отродьев. Я тоже была чистым умом, но прожитая жизнь в вечном поле боя объяснила, почему я пришла к жестокости. Как я получила гомицидоманию.

Я была здорова, но тленные умы и жестокие руки сотворили во мне дыру. Я была убита ещё до рождения. Мы все были заранее убиты, уже в чревах матерей мозг наш изгнивал и источал вонь. Бессмысленно быть здесь — в мире нет резона даже существовать.

И причина — мы сами, так сильно растлившие себя же.

Вечный цикл, неостановимый уроборос: ломали их, этих обычных людей, а они плодили по миру страдания — свою боль и шрамы, чтобы навеки заключить болезнь в обществе. Человек за человеком, передающий "вирус". Но вирус тот в мозгах. Мы не сможем вылечиться, пока не истребим себя как расу.

Цикл гниения и самоповреждения — выходом станет сожжение.