Картвелеби. Книга первая

– Слава Богу! – взмолился он ослабленно. – Слава Богу!..

Молодая вдова выходила из комнаты на негнущихся ногах. В последние минуты её пребывания кровотечение и боль усилились, и, предчувствуя скорый конец, Вано попросил её привести всех поскорее. Внизу уже ждал священник, которого привёз Модест Карлович на случай, если молодой князь захочет причаститься. Оставив святого отца в Сакартвело, распорядитель поехал с трупом Пето к Ломинадзе. Прошло уже три часа, а ни Давид, ни Матвей Иосифович не показывались на горизонте. Дождь пошёл опять.

– Найдите ему другого врача! – свирепел Георгий, кидаясь то на Константина, то на священнослужителя. – Этот старый еврей не единственный на всю Грузию лекарь!..

– Но он лучший во всём Ахалкалаки, а операция тяжёлая. Другой не справится, – здраво рассуждал князь Циклаури. – К тому же мы не найдём иной вариант так скоро. Матвей Иосифович один лечил всю нашу волость…

Надежда угасала с каждой минутой, как песок сквозь пальцы. Стоны и крики усиливались. Святой отец поднялся в спальню, чтобы отпустить больному грехи.

У кровати Вано не хватало места. Саломея опустилась на колени у изголовья брата и, держа его за руку, зарылась головой в его одеяло. Георгий хмурил брови и на каждое обращение к себе огрызался, походя на пороховую бочку с зажжённым фитилем. Он стоял у окна и смотрел на дорогу до тех пор, пока глаза не стали слезиться. Тина, сидя на стульчике по правую сторону от кровати, вглядывалась стеклянным взором в стену и, казалось, не дышала. Нино сползла по ней вниз и не двигалась, согревая собой холодный пол. Старшие Циклаури вместе со средним сыном скромно стояли в стороне, пока священник читал над умирающим молитву. На его устах до последнего играла улыбка.

Дождь неустанно барабанил по крыше, когда Шалико не спеша вышел на крыльцо и промочил под ним брюки и сорочку. Дождевые капли падали с ресниц на глаза и мешали отчётливо видеть перед собой, но юноша всё равно приметил образ всадника, приближавшегося с невообразимой скоростью к Сакартвело. С Давида струился десятый пот, когда он спрыгнул с коня и, тяжело дыша, приблизился. Матвей Иосифович сломя голову пробежал мимо с целым сундуком в руках. Но был ли от него теперь толк?

Старший брат затаил дыхание и, подойдя вплотную, безмолвно повёл глазами. Младший в ответ скорбно покачал головой, а слёзы побежали по его щекам рекой. Потерявшись на мгновение, Давид прижал Шалико к себе и горячо похлопал его по спине.

17

«Погиб поэт! – невольник чести —

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..»

Эта цитата из произведения Михаила Юрьевича Лермонтова сама пришла на ум Шалико, пока они безмолвно шествовали к кладбищу близ Сакартвело через три дня после кончины Вано. Никто не разговаривал. Горе слишком сильно захлестнуло каждого из них, и любое упоминание страшной трагедии вызывало нестерпимую ноющую боль в сердце.

Вано умер вечером двенадцатого августа, а утром тринадцатого числа Саломея распорядилась перебрать содержимое его стола и ящиков, достать оттуда все бумаги, письма и документы. Шалико охотно передал ей конверт, который её брат слёзно вверил ему за час до дуэли, а второй, как и полагалось, отдал Георгию Шакроевичу. Саломея не стала расспрашивать у отца, что именно писал в своём последнем обращении к ним покойный, но зато с головой ушла в следующее: под его подушкой она обнаружила толстую тетрадку, сплошь исписанную размашистым почерком. В ящиках же нашлись бесчисленные листы с трогательными стихами. От упоминания «Екатерины Прекрасной» в этих стихах слезились глаза.

– В тетради его последний роман, даико! – без труда догадалась Нино, глаза которой вновь заблестели от слёз. – Он рассказывал, что работает над ним. Помнишь?

Саломея не помнила – слишком увлечена она была собой в последнее время, за что теперь нещадно себя корила, – но сразу же отнесла рукопись papa и потребовала, чтобы тот немедленно что-то предпринял. Георгий, не мешкая ни секунды, схватил тетрадь из рук старшей дочери и понёс её к приказчику. Тимур получил распоряжение галопом скакать в Тифлис и лестью, подкупом и даже угрозами добиться, чтобы издатели опубликовали рукопись. Благо Вано успел её закончить.

Саломея знала, что эта весть наверняка очень обрадовала бы брата, и теперь, стоя на его могиле и слушая проповедь священника, она почти ощущала его присутствие за своей спиной. Слышала весёлый голос, что неповторимо кричал: «даико!», видела красивую белоснежную улыбку и лучистые глаза, сверкавшие лукавым огоньком. И он улыбался ей!.. Разве это не признак того, что она поступила правильно?

Глаза слепила эта улыбка, а в ушах всё ещё звенели его последние слова, и сейчас, почти видя его призрак перед собой, она невольно вспоминала:

– Будь счастлива! – просил он её перед тем, как отпустить. – Я отдаю жизнь не для того, чтобы ты страдала и дальше. Теперь ты можешь найти хорошего мужчину и завести детей! Сестра, прошу тебя: не закрывайся в себе! Ты достойна лучшего!

Щёки вновь увлажнились от слёз, а грудь всё ещё жёг аккуратно запечатанный лист бумаги. На нём горели любовно выведенные буквы, сложенные в женское имя: «Катеньке». Именно благополучие этой девушки стало теперь её главной задачей.

Саломея стояла чуть поодаль от сестёр, отца, старшей мамиды и семьи бидзы, которые приехали из Тифлиса сегодня утром. Материнские родственники не прибыли, но зато кладбище битком набили люди, которые оказались там чисто случайно. Молва о смерти юного князя, чей отец не раз жертвовал деньги на обустройство больниц и школ не только в Ахалкалаки, но и в ближних волостях, разлетелась по окрестности, словно чума. Казалось, что несколько сотен зевак присоединились к их траурной процессии от нечего делать, а их присутствие почти довело любящую сестру до истерики. Да что они вообще могли знать об их утрате, если даже ни разу не встречались с Вано? Кроме них и Циклаури, никто не скорбел по-настоящему!.. Правда, из Петербурга нагрянули друзья покойного по литературной среде, и, прочитав в их глазах боль, что испытывала она сама, даико всё же утешилась. Те, кто знал Вано лично, не могли не любить его!..

– Мы никогда бы не подумали, – выдавил из себя молодой граф Шувалов, пожимая Георгию руку, – что он покинет нас так скоро. Его пьесы! Мы до сих пор держимся за живот со смеху.

– Он был вечный рыцарь, – поддакнул юный Апраксин. – И даже умер, как поэт…

Крупная слеза капнула на землю, когда она подслушала этот разговор, пока стояла за спиной у отца. Что-то похожее они и выгравировали на надгробии Вано. «Защитником жил, защитником и умер», – так гласила эта надпись.

О покойном и правда говорили только хорошее, но зато ей самой – пусть она давно не придавала этому значения – изрядно перемыли кости.

– Похоронить в один день и брата, и мужа! – ворчали под ухом старые кавказские склочницы, только ждавшие момента, чтобы прыснуть ядом. – Где такое видано?

– И на похороны мужа никто ведь не поехал! – и дальше зашептались сплетницы. – Говорят, они стрелялись из-за неё. Брат какую-то тайну о муже узнал, которую не смог ему простить.

– Тайна там или нет, а нога у неё тяжёлая. Её такую никто замуж больше не возьмёт. Будь она сто раз красавица!

– Правильно-правильно!.. Я своего Иванэ как можно дальше буду от неё держать! А то заглядывался на неё по юности. Жди с такой беды!

– И ведь не рожала столько лет! Довела мужа до гробовой доски и даже детей ему не подарила. Знаете, как таких в старину называли? Чёрными вдовами!..

Губы Саломеи тронула печальная улыбка. Клеймо чёрной вдовы отныне будет преследовать её, куда бы она ни шла, но это её не пугало. Главное, чтобы её подмоченная репутация не сказалась на сёстрах. Им ещё жить и жить!..

Благо у Нино всегда был Шалико, который и сейчас преданно стоял рядом, готовый в любую минуту обнять и утешить. Тина прильнула к papa и плакалась ему в жилетку, пусть он и напоминал изваяние, будто оглох и ослеп одновременно. Гроб медленно опустили в вырытую яму, захлопнули крышку и стали засыпать землёй.