Картвелеби. Книга первая

– Мы не можем так продолжать, – шепнул зятю молодой Джавашвили и отвернулся, подобно маленькому Азизу, когда гроб пронесли мимо. – Слишком много смертей за два месяца.

Пето достал из кармана костюма трубку и нервно затянулся. Все косо на него посмотрели, но, погружённые в своё горе, даже не сделали ему замечания. Руки этого бесстыдного человека дрожали, несмотря на то что его лицо не выражало ничего, кроме сдержанного сочувствия.

– От нашей последней попытки больше пользы, чем вреда. Пожалуй, впервые царские ищейки поняли, чтó мы за сила.

– Ты, что ли серьёзно?

Вано, который засомневался в его моральных качествах после истории с Катей, почти не узнавал сидзе теперь. Стена между назваными братьями неминуемо росла. И это говорил тот мужчина, за которого он отдал свою сестру? Тот самый друг, из-за которого он чуть не переругался с Шалико и единственный из всей семьи, похоже, ратовал за его освобождение из тюрьмы?

А может, и не стоило? Может, следовало оставить его за решёткой, пока не поумнеет?..

– Такого масштаба мы ещё не добивались никогда, – пожал плечами Ломинадзе. Их очередь выходить из дома никак не подходила из-за сновавших туда-сюда людей. – Ты не можешь с этим спорить. Сейчас Плеве доложит императору о грузинских националистах. А тот наконец-то начнёт нас бояться!

– О грузинских националистах? – не сдержался юный князь и иронично хмыкнул. – А по-моему, мы просто кучка неорганизованных бездельников, которые и сами не поняли, какую большую игру затеяли.

Проходя мимо, он специально задел зятя в бок локтем, а когда тот недовольно сморщился, ещё и шепнул напоследок:

– Это неправильно и даже подло, что за наши ошибки расплачиваются невинные люди. Я лишь надеюсь, что и ты скоро это поймёшь.

– А если нет? – вдруг заарканился Пето, чем ещё сильнее поразил чувствительного парня.

– Тогда это останется на твоей совести, – вымученно вздохнул Вано. – Ну а я умываю руки.

Точку поставили внятно. Княжеский зять понимал это слишком хорошо, пока смотрел в спину удалявшемуся соратнику и пересчитывал по пальцам тех, на кого ещё мог положиться.

«Всё, что у меня есть, – это социализм и политическая борьба, и я буду бороться за них до конца своих дней, – устало вздохнул сидзе. – Вы, ваше сиятельство, слишком изнежены и избалованы, чтобы это понять!»

Как он сам до этого раньше не догадался? Вано – лишь изнеженный и избалованный щёголь, который тотчас же позабыл свои увещевания о холостяцкой жизни и преданности друзьям, как только вертихвостка вроде Катеньки заюлила рядом. Ах, ну конечно же! Ходить за юбкой ведь приятнее, чем бороться за свои идеалы, пусть эта борьба порой и окрашена кровью!

Пожалуй, и Резо таким был, раз размяк и позволил так просто подмять себя под тёщу и её многочисленную свиту. И этот товарищ тоже безоговорочно выбыл из игры. Не надо отдельно говорить с этим слюнтяем, чтобы предугадать его дальнейшую судьбу: уедет в Тифлис, будет всю жизнь плясать под армянскую дудочку, а сын скоро «заджанкает» и ни слова не будет знать по-грузински. Но кто останется с ним бок о бок, плечо к плечу? Кто останется верен делу точно так же, как и он сам?

– Папочка! – Азиз дёрнул за широкий рукав отца, когда процессия подошла к специально подготовленному месту на кладбище, а кто-то из материнских родственников участливо прижал его к себе. – Я не хочу покидать Ахалкалаки! Не хочу!

По глазам друга Пето видел ясно: решение уже было принято.

***

Тот священник, что вёл траурную церемонию по усопшей Наринэ Арменовне, привлёк всеобщее внимание своей хлопотливостью. Ни от кого не скрылось, что он очень старался поскорее покончить с этой печальной и удручающей частью своего дня и приступить к его более приятным мгновениям. В двенадцать часов пополудни его ждали в маленькой церквушке на окраине Ахалкалаки, которую две молодые души, венчавшиеся тайно, подобрали специально, чтобы не привлекать к себе внимания. Церквушка смотрелась бедно и давно не реставрировалась, а крыша осыпалась и требовала покраски, но эта неброскость придавала ей особый шарм в глазах влюблённых. Даже здешний священник, не очень известный в узких кругах, в связи с недавними событиями был нарасхват, и поэтому запаздывал.

Внутри было сыро и безлюдно. Когда Тина и Игорь зашли внутрь взявшись за руки, их мгновенно охватили светлая грусть и поразительная покорность судьбе. Они неторопливо двинулись вперёд, минуя бесчисленные ряды сидений, а княжна перекрестилась возле иконы Девы Марии. Юноша огляделся по сторонам, поставил свечку Николаю Чудотворцу и тяжело вздохнул, выжидательно посмотрев на двери. Колокола снаружи зазвенели.

– Ты уверен, что еврейская фамилия не вызовет вопросов у святого отца? Может, она уже вызвала, поэтому он и не идёт? – неуверенно спросила Тина, когда Игорь приблизился, взял её за руки и с нежностью поцеловал их. – Чего доброго, ещё откажется нас венчать!

– Любимая, – умиляясь подобным нетерпением, заверил её жених, – еврейская фамилия ничего не значит. Я – православный, и мои родители – тоже. В чём же беда?

– Ах, я не знаю! – искренне призналась невеста, но, видя его спокойствие, немного утешилась. – Тревожно что-то.

Игорь широко улыбнулся, когда она затопталась на месте, мучаясь от неведомых предчувствий. Когда она так волновалась и суетилась, его сердце переполнялось столь большим теплом, что он и сам себя не узнавал. Она много и часто переживала по пустякам, но при этом очень быстро успокаивалась, когда он заверял, что не видел никакой проблемы. Такие моменты и его самого делали невероятно счастливым. Столько пользы он, оказывается, мог приносить, столько смысла в чью-то жизнь!.. Правда, стоит признать, что сейчас её нервозность была вполне объяснима. Не каждый день ведь выходишь замуж! А уж тем более за человека, которого наверняка не примут твои родные.

Жизнь, конечно, непредсказуемая штука. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь никому не нужный оборванец, сменивший с десяток детских приютов до совершеннолетия и из стольких же сбежавший, встанет перед алтарём под руку с княжеской дочерью? Неплохой психолог, он знал наверняка: люди станут болтать о них, и довольно много. Назовут его альфонсом, бессовестно пользовавшимся наивностью юной девочки, вскружившим ей голову с надеждой сесть на шею её отцу и в ус потом не дуть. Всем будет невдомёк, что Тина, пожалуй, нуждалась в нём даже больше, чем он в ней. Разве кто-то из этих кумов пёкся о ней по-настоящему, когда позволял себе такие изречения, что она даже сравнивала себя с чудовищем? И ведь теперь именно ему придётся бороться с последствиями этих бездумных острот, именно он исправит ситуацию, которую другие допустили по глупости, бестактности или ещё чему – бог им судья. Но пусть они теперь только посмеют осуждать Тину или его самого за их выбор! Сами ведь говорили, что улицу не так-то просто выветрить из человека, который провёл там всю сознательную жизнь. Вот и узнают, насколько это предположение верно!

Но, несмотря на мысли о неопределённом будущем, Игоря всё равно грела мысль, что Тина светилась от счастья рядом с ним. Да, он не был человеком её круга. Да, он не годился в подмётки ни одному из тех богатеньких князьков, с которыми она водила знакомство, но!.. Он искренне её любил, и это, вероятно, самое главное его преимущество. Но будет ли это преимуществом в глазах её отца, брата и сестёр? Насколько ему известно, только младшая что-то о них знала. А остальные? Что будет, когда они с Тиной под ручку появятся в дверях Сакартвело и громогласно объявят, что женаты? Или же… не появятся, а сразу поедут в Тифлис к одному из его друзей-евреев – а они, как известно, друг друга никогда не бросают, – у которого останутся на некоторое время, пока не найдут вариант достойнее? Что бы сказал Георгий Шакроевич в таком случае?

– Родные мои! – шутливо позвала Татьяна Анатольевна, прервав их сладостное церковное уединение, и прямо с порога послала дочери и будущему зятю воздушный поцелуй. По правую руку от неё шёл запоздалый священник, а по левую – подросток-пономарь, призванный быть вторым свидетелем. – Простите, что я так поздно. В городе сегодня много похорон.