Картвелеби. Книга первая

– Мама ни за что не разрешила бы мне так сидеть! – болтала она ногами, жалуясь на родителей, пока он возился со шкатулкой, где хранил свои любимые аграфы. – Я же должна помнить о том, что княжна.

Брат слушал и поражался прямоте Софико во всём, что она делала и чувствовала. Дариа Давидовна всячески пыталась сделать из неё образцовую барышню, нанимала учителей французского языка, музыки и танцев, но что с того, если девочка обучалась всему из-под палки? Она уже сейчас мечтала о чём-то, совсем не напоминавшем традиционные ценности кавказской девушки, и это пугало и настораживало её родных, но Шалико не мог налюбоваться на эту решительную и непоколебимую девчушку. Если в их семье и имелся по-настоящему искренний, наивный и чистый человек, то это Софико. Столь приятная мысль придавала ему уверенности в эти тяжёлые, неопределённые дни.

– Ты какой-то грустный, – подметила Софико, подозрительно сощурившись, когда брат перестал крутиться у зеркала. – Переживаешь, что скоро уезжать от нас? От Нино?

Рука, которой он завязывал галстук на шее, замерла в воздухе. И ведь правда!.. Лето скоро закончится, не за горами Московский Императорский, а он ни разу за последний месяц не открывал учебников. Сумасшедшие события, которые вошли в их жизнь с именинами Тины, никак не заканчивались, но как долго это могло продолжаться? Неужели с приближением учебного года наступали совсем другие… времена?

– Мне надо идти, даико. Прости, что не сводил вас в оперу, хотя обещал. Я так… замотался!..

Поцеловав сестру в белокурую макушку, Шалико не ответил на её вопросительный взгляд, но обещался всё объяснить позже, как только будет готов. Софико сделала вид, что поверила ему (какой осмысленной она была даже в свои одиннадцать!), а он поспешно покинул комнату, терзаясь муками совести.

Дорога до Сакартвело пролетела как один миг, а голова не переставала гудеть ни на минуту. Только Нино могла понять и облегчить его боль, но что делать потом, когда их будут разделять тысячи вёрст? За это лето их связь стала крепче – а он, пожалуй, влюбился в неё ещё сильнее, ещё невыносимее, – но как ему теперь вытерпеть целый год вдали от неё, от Грузии, от Кавказа? Ведь он ещё никогда не уезжал так далеко!.. Жизнь менялась нещадно, но он не поспевал за её течением. Ах, вот бы всё стало как прежде!.. Чтобы он снова боготворил брата, писал сердечные письма родным из Тифлиса и готовился к выпускным экзаменам не покладая рук. Когда-то всё так просто и понятно складывалось!..

– Ты всё ещё не хочешь рассказать мне, что это за женщина?

Шалико застал свою подругу, как обычно, в женском кабинете, за рисованием и ужаснулся, увидев, как много тёмных оттенков она использовала в своих зарисовках. Обычно от них веяло теплом и жизнерадостностью, как и от самой Нино, но на этот раз душевный настрой, похоже, не позволял ей рисовать красочные картины. Последней каплей для него стали мешки под глазами, которые он приметил мгновенно, как только она встретила его в дверях и вернулась на прежнее место. Она плакала, мучилась от бессонницы так же, как и он? Но почему?

– Вай ме, – отмахнулась княжна, сдула со лба слипшийся локон и отложила карандаши в сторону, когда он повторил свой вопрос. – Ничего не выходит. Ничего!..

Он опустился рядом и краем глаза увидел набросок углём: мужское лицо, наполовину скрытое маской. Уголки губ, которые не покрывала маска, улыбались, да и вся эта часть лица казалась светлой и беспечной. Вторая же – плохо освещённая, особенно хорошо проработанная – наводила тоску своей хмуростью и безрадостностью. Что ж! Он бы и сам нарисовал подобный рисунок, если бы обладал художественным талантом.

– Нино! – позвал он настойчиво, когда она агрессивно топнула ножкой, а карандаши рассыпались по полу. – Расскажи мне. Тебе нужно выговориться.

Она обернулась, и несколько секунд они провели молча, пытаясь уловить правду, которая никак не укладывалась в слова.

– Тебе тоже… нужно, – сказала она немного погодя.

Друг хмыкнул и сел прямо, собираясь с мыслями. Поразительно, как схоже складывались их истории!

– Сначала ты.

Тяжёлый, вымученный вздох. Нино посмотрела себе в ноги, а непослушный локон вновь выбился из причёски, но, по искреннему мнению Шалико, эта лёгкая небрежность очень ей пошла.

– Papa, – пробубнила она хрипло и откашлялась в кулак. – Тина мне сестра только по отцу. Наша с Саломе покойная мама ей не родная.

– Что ты сказала?

Георгий Шакроевич изменял своей супруге?! Почтенный, степенный, сдержанный князь Джавашвили – и столь низкий, безнравственный поступок, за одну мысль о котором он, Шалико, отчитал своего кузена на чём свет стоял? Старый князь Георгий, которого он не раз сравнивал со своим добродушным, но простоватым отцом не в пользу последнего, завёл незаконнорождённого ребёнка от какой-то «женщины»? Хотя, если учесть, что Тина – единственная голубоглазая блондинка в семье, где преобладали зеленоглазые брюнеты… вай ме, вай!

Мир перевернулся, или же всегда таким был, просто они с Нино упорно верили в лучшее, будто наивные дети, которыми и являлись много лет?

Но это урок им на будущее. Они вдвоём могли быть какими угодно идеалистами, но остальной мир не таков, и чем быстрее они поймут это и смирятся, тем легче будет жить потом. Как же больно порой взрослеть!

– Я видела письмо какой-то «maman», – сделав над собой усилие, продолжила княжна. – Она называла её «доченькой» и беспокоилась о её здоровье.

– Ты точно всё правильно поняла? Вдруг это какая-то ошибка?

– Ты просто не видел, какие слова она использовала!

– Но ты не сказала об этом отцу, не так ли? А Тине?

Нино отрицательно покачала головой и вздрогнула, словно ей внезапно стало холодно. Шалико невольно огляделся по сторонам, чтобы найти, чем прикрыть ей плечи, но быстро сообразил: её знобило не снаружи. Её знобило изнутри.

– Я не буду им ничего говорить, – настырно повторяла она, жмурясь. – Как-нибудь переживу всё в себе.

– Но ты должна выяснить подробности, – воспротивился юноша. – Вдруг твой отец сможет хоть немного оправдаться?

На последних словах его голос сорвался, что от неё, безусловно, не ускользнуло. Конечно, он бы очень хотел, чтобы Давид объяснил и развеял все сомнения, но вчерашний разговор всё только запутал. Лучше бы он вообще ни о чём не знал!.. Зачем он только спаивал Пето Гочаевича в том злосчастном трактире?!

– А у тебя что? – спросила она ласково и накрыла его ладонь своей. – Кто тебя разочаровал?

В этих словах сквозило столько горечи, что Шалико не сразу вспомнил о не менее важной мысли, которая мучила его ещё по пути сюда: мог ли он рассказать родной сестре Саломеи Георгиевны, как мерзко с ней поступил его дзма?

– Мой брат…

– Давид Константинович? – нахмурилась Нино. Парень шумно сглотнул и, околдованный изумрудными глазами возлюбленной, признался ей во всём, что его заботило.

Нино ахнула, прикрыв рот ладошкой, а друг, видя её смятение, расстраивался ещё больше. Да, это его дзма! Беспечный и развращённый герой этой истории действительно один из них – из Циклаури!

– Не может быть! – воскликнула девушка, поднимаясь на ноги. Он всё ещё сидел на скамейке, пока она мельтешила туда-сюда. – Они что, все сговорились?

– Или же мы, – глубокомысленно заметил Шалико, – слишком перестарались все обо всех узнать. Эта игра обернулась против нас же.

Она беззвучно зарычала, не найдя, что ответить, а время потянулось для них потоком, течение которого не мог предугадать никто. Впрочем, младший Циклаури всё же знал, чего опасался больше всего: несдержанности своей Нино. Именно её она в конечном счёте и проявила, когда ни с того ни с чего сорвалась с места, чтобы совершить задуманное.

– Нет, Нино, нет! – крикнул он ей вслед, мягко схватил за локоть и развернул к себе. – Ей нельзя ни о чём говорить.

– Почему? – почти зарыдала она, разделяя боль единственной единокровной сестры. – Я должна позволить, чтобы её и дальше обманывали?!