Картвелеби. Книга первая

Результат поразил Давида до глубины души. Вместо того чтобы отступить, или же, наоборот, наступать с ещё большей силой, Шалико почему-то рассмеялся, чем обескуражил его ещё сильнее.

– Ты и правда считаешь, что дело только в твоём романе? – Повисла тишина. Никто не шевелился. – Даже если бы я… пошёл на такое, я бы никогда не заключил сговор с её мужем.

На первом этаже Дариа Давидовна разбила тарелку. Или же вазу. Что гремит сильнее?

– Ты, наверное, с чистой совестью отправлялся на первое свидание, – произнёс младший князь, не скрывая иронии и даже презрения. Как же больно слышать всё это и знать: ты заслужил! – Думал: мало кому в наши дни так везёт!

В висках у Давида пульсировало. Он испытывал столько чувств, что и сам в них плутал. Он стыдился – хотя стыд мучил его давно, но в какой-то момент замолк, а сейчас опять поднял голову, – впервые по-настоящему злился на брата, и всё спрашивал себя: «как он узнал?! Кто ему рассказал? Уж не сам ли Пето? Но зачем ему это?»

– И это мой брат! – не унимался обвинитель, пока виновник всячески прятал от него глаза. – И это мой дзма, на которого я мечтал походить!.. Которого боготворил, которого воздвиг на пьедестал!

Давиду исполнилось двадцать лет, когда корнетский чин подарил ему право надеть мундир лейб-гвардейца. Экзамен на офицерскую пригодность он прошёл с достоинством, наполнившим сердце Константина Сосоевича безграничной гордостью за сына. Дома это событие приняли с помпой, которая очень льстила самолюбию юного парня. Он ещё ни разу не бывал в сражениях, но, подпитываясь восторгом и преданностью родных, мечтал поскорее ринуться в бой и оправдать их ожидания.

– Только в кабак с гусарами не шибко усердствуй, – наставлял отец, грозно сдвинув брови к переносице, но сыновье сердце и так чувствовало: гордится, любуется! – И с женщинами будь осторожен. Всё равно на горянке женю!

Юный корнет лучезарно улыбнулся, раскрыл медвежьи объятья и крепко-крепко обнял старика. Шпоры на сапогах лязгнули, и Константин Сосоевич, служивший в Преображенском полку вместе с Георгием, вконец расчувствовался, вспомнив себя в похожем мундире.

За отцом и мать повисла у него на шее, размазала слёзы по лицу, и старший сын с трудом отговорил её не плакать: только бы не навредить ребёнку в чреве! Живот уже довольно большой. Кто знает: быть может, maman родит ещё одного джигита? Вслед за матерью заплакала и Ламара, когда брат сказал ей, что уезжал надолго и, возможно, на войну. Видя слёзы близких, Давид поклялся себе, что никогда не разочарует их. Больше никогда они не будут плакать из-за него! Только смеяться, только гордиться!.. Ради этого стоило жить, воевать, добиваться всё новых и новых высот!..

– Дзма! – позвал Шалико, вбежал, запыхавшись в залу, и округлил карие глаза, увидев брата в роскошном офицерском одеянии. – Я успел! Успел!

Давид безгранично обрадовался его появлению и поднял семилетнего мальчика на руки, пожурив его за опоздание.

– Даже мой отъезд не может отвлечь тебя от уроков французского с мадам Леруа, не так ли?

– Не люблю французский и мадам Леруа, – покачал головой мальчуган, поморщился и провёл пальчиком по бесконечным пуговицам и верёвочкам на форменной одежде брата. – Люблю немецкий. И тебя!

Отец и мать расчувствовались, а гордый корнет сглотнул комок, припавший к горлу. Какой же из него выйдет военный, если разлука с родными вызывала в нём столько сентиментальных порывов?

– Возьми его. – Шалико потеребил в руках солдатика, будто решаясь на что-то, и протянул его Давиду, когда тот вернул его на землю. – Его зовут Монблан. Пусть он оберегает тебя в момент опасности. Ты же будешь в моментах опасности? Будешь же, да?

В этих словах сквозило столько надежды, что отрицать их не имело смысла. К тому же малыш смотрел на него с таким обожанием, что он не посмел разрушать его воздушные замки.

– Конечно буду, адамиани, – заговорщицки подмигнул Давид, а младший князь заметно просиял. – Ты сомневаешься во мне?

Мальчик, конечно же, не сомневался и изо всех сил прижался к юноше, которому доходил до пояса. Кто из них был так счастлив, как в тот день?

– А ты оказался тривиален и прост, – заключил Шалико, когда воспоминания перестали терзать их обоих. – Любовный адюльтер стёр тебе все понятия о чести!

– Шалико. – Давид устало прикрыл веки. От позора у него горели уши, а грудь жёг Монблан, которого он по сей день хранил на верёвочке. – Ты так говоришь, будто сам никогда не совершал ошибок.

Парень не впечатлился этим слабым оправданием, ещё раз усмехнулся невпопад и вдруг вздрогнул, будто эпилептик. Улыбка сошла с его лица, когда мысль, о которой все они по первости не вспомнили, посетила его повторно.

– А Саломея Георгиевна знает? – прошептал он еле слышно и судорожно повысил голос. – Знает, что ты встречаешься с ней по указке Пето Гочаевича?

– Хватит!

Ответ, конечно же, был отрицательным, и Шалико не мог этого не понять. Его глаза, смотревшие так разрушительно, что хотелось провалиться под землю, стали влажными. Неужели это он, Давид Циклаури, довёл брата до такого разочарования?! Неужели он стал его причиной?

– Как ты!.. – Он бессильно зарычал и схватился за кудрявую голову. Это был крах всему. – Ах, дзма!..

Шалико смерил его взглядом, который прожёг в его душе дыру похлеще огненной геенны. Осталось только, чтобы ему плюнули в ноги, чем закрепили бы это грязное пятно на его репутации.

И почему он только… не подумал об этом раньше? Неужели дзма прав и адюльтер на самом деле лишил его остатков разума? Неужели, пока кто-то со стороны не разул ему глаза, он не видел истинного положения дел?

– Вам не нравится правда, ваше сиятельство? – крикнул младший князь, когда его в очередной раз оставили без ответа. – Не нравится слышать, что герой любого романа благороднее, чем вы?

– Шалико!..

Братья сошлись посреди спальни, и каждый сгорал изнутри. Раньше они никогда не ругались всерьёз, и это новое, неизведанное доселе чувство пугало и мучило их хотя бы потому, что они не знали, как с ним справиться. И один, и второй принимали свою вину, но отрицать грехи другого тоже не могли.

– Ты не имеешь права говорить со мной в подобном тоне! Ты для этого ещё недостаточно взрослый. В конце концов, я твой старший брат!

– Старший брат? – парировал малой уже менее бойко. – Так веди себя так, чтобы я за тебя не краснел.

На этом разговор закончился. Давид долго собирался с мыслями, а Шалико, не дожидаясь ответной колкости, обошёл его стороной и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

***

Шалико не спал всю ночь, а утром, никому ничего не объяснив, засобирался на поезд до Сакартвело. До сих пор в этой жизни он делился самым сокровенным только с двумя людьми – с матерью и Нино, – но разве maman расскажешь, как глубоко разочаровал его родной брат? Сейчас Нино… единственный человек, который способен его понять. Да и она наверняка нуждается в нём больше, чем показывала. В тот день она так и не рассказала ему, что нашла в тех письмах…

Малышка Софико, которая вставала раньше всех в доме, быстро уловила шум и возню в соседней комнате и, бросив занятия сольфеджио, показала своё утончённое личико из-за угла. Мать и отец ещё спали и не могли усадить её за ненавистное пианино. За это она больше всего любила именно утренние часы, когда могла быть собой и заниматься тем, чем вздумается.

– Уходишь? – поинтересовалась она живо, пока брат застёгивал на рубашке запонки с собственными инициалами, без которых никогда не выходил из дому. – В Сакартвело?

Шалико широко улыбнулся, подал ей руку и пригласил внутрь. Сестра, очень обрадованная этим, вприпрыжку забежала в спальню и, не стесняясь, плюхнулась на широкую кровать. Хозяин комнаты любил спать, будто император, развалившись на своём ложе, но в остальном в его комнате царили умеренность и аккуратность. Правда, беспорядок на рабочем столе у него стоял изрядный, а книжная полка ломилась от учебников, художественной литературы и стопок писем, которые юноша почему-то хранил, проявляя, по мнению его отца, излишнюю романтичность. Софико с любовью огляделась по сторонам, а брат, заметив её вовлечённость, умилился ещё больше. Самым посещаемым местом в опочивальне самой малышки он назвал бы балкон – ведь он сам не раз видел, как девочка сидела там вечерами и, накинув на плечи лёгкую шаль, о чём-то размышляла.