Страница 9 из 128
Ученый устало отмахнулся:
— Все, что в человеческих силах, было мною перепробовано. Не найдя издателя для моего четырехтомного фундаментального труда «О предполагаемом использовании песка для просушки рукописей в доисторическом Китае», я обратился к химии, — уже один только вид человека, пьющего вино, развязал слегка захмелевшему Пауперзуму язык, — и тут же открыл новый метод закаливания стали...
— Ну вот, поздравляю, совсем другое дело! Куш! И немалый! Такое открытие должно было озолотить вас! — воскликнул импресарио.
— Ни в коем случае. Фабрикант, которому я объяснил мою идею, отсоветовал мне патентовать изобретение (это он сделал сам через несколько дней) и убедил меня в том, что деньги можно заработать лишь частными, скромными предложениями, не вызывающими зависти у конкурентов. Я последовал этому совету и на скорую руку сконструировал печально знаменитую складную конфирмационную чашу с автоматически поднимающимся дном, дабы облегчить методистам-миссионерам обращение диких языческих племен.
— Ну и?..
— Два года тюрьмы по обвинению в кощунственном святотатстве.
— Продолжайте, господин доктор, — подбодрил ученого явно заинтригованный щеголь, — все это необычайно интересно.
— Да я мог бы вам днями напролет рассказывать о своих несбывшихся надеждах. Как-то, чтобы получить стипендию, учрежденную одним известным меценатом, я, используя результаты моих многолетних исследований в Народном музее, написал книгу под таким интригующим названием «Каким образом, основываясь на строении нёба перуанских мумий, смоделировать произношение древними инками священного имени Хуитцитопохтли, когда это широко распространенное в Перу божество только начинало проникать в Мексику».
— Ну и как, получили стипендию?
— Какое там. Меценат заявил — это было еще до войны, — что в настоящее время не располагает необходимой суммой, ибо, будучи убежденным пацифистом, вынужден считать каждый пфенниг, так как «сейчас нет более важной задачи, чем дело укрепления добрососедских отношений между Германией и Францией на благо обоих народов и в целях бережного сохранения общечеловеческих ценностей, которые с таким трудом на протяжении столетий по крохам собирали все здравомыслящие люди планеты».
— Хорошо, но потом, когда война все ж таки началась, ведь вы должны были получить вашу стипендию!
— Ну да, как же! Благодетель, пылая праведным гневом к варварам, ополчившимся супротив горячо любимой отчизны, воскликнул, что именно сейчас, «в годину испытаний», он, как всякий честный патриот, «не может не пожертвовать все, до последнего шерфа, на алтарь победы, дабы исконный враг был изничтожен и на веки вечные стерт с лица земли».
— Ничего, господин доктор, зато после войны — тут уж вашему меценату крыть будет нечем! — непременно превратитесь в процветающего стипендиата!
— Как бы не так. Вот тогда-то он и скажет, что сейчас, как никогда, должен отказывать себе во всем, дабы все средства без остатка употребить на осуществление благородной миссии по сбору рассеянных ураганом войны общечеловеческих ценностей и по восстановлению прерванных добрососедских отношений двух великих народов...
Импресарио посерьезнел и о чем-то надолго задумался; потом сочувственно спросил:
— Как же вы при жизни такой еще не пустили себе пулю в висок?
— Пулю? Вы думаете, мне за это заплатят?..
— Да нет. Имеется в виду... гм... я хотел сказать, что это поистине удивительно, когда человек не падает духом и упор но сражается за жизнь. Главное, не терять надежду!..
Ученый внезапно заволновался, лицо, казавшееся до сих пор деревянной маской, вдруг ожило, что-то трепетное, тревожное появилось в его выражении.
Влажный лихорадочный блеск глубочайшей муки и безнадежного отчаяния мертво застыл в потухшем взгляде старика — так, обреченно и страшно, смотрят затравленные звери, когда, изгнанные из родной зеленой стихии, дрожа всем телом, жмутся к краю пропасти, чтобы с приближением довольно гогочущих охотников броситься вниз, в бездну, лишь бы не
даться живыми в жадные человеческие лапы. Словно стремясь обрести точку опоры, тощие старческие пальцы судорожно ощупывали крышку стола, казалось, несчастного сотрясали неслышные, приглушенные рыдания. Складки, сбегающие от крыльев носа к уголкам рта, вытянулись, затвердели и болезненно искривили губы. У старика, видимо, перехватило горло, и, чтобы побороть спазм, он через силу сглотнул, натужно закашлялся...
— Теперь я понял все, — язык плохо повиновался ему и первые слова давались с трудом, — вы — страховой агент. Всю своюжизнь я с ужасом думал о том, что рано или поздно судьба меня все же сведет с кем-нибудь из ваших.
Импресарио тщетно пытался вставить хотя бы слово; отчаявшись, он принялся энергично жестикулировать, отмахиваясь от необоснованных обвинений, потом, обреченно закатив глаза, покорился неизбежному.
— Теперь-то я знаю: вы хотите исподволь внушить мне необходимость застраховать жизнь. Как же, ведь, имея страховочный полис в кармане, я мог бы, наверное, избавить мое дитя от голодной смерти! Нужно только аккуратно, без лишнего шума,лишить себя жизни — и дело с концом... Не надо, ничего не говорите! Неужели вы полагаете, я не знаю, что от людей вашего сорта просто невозможно что-либо утаить?! Вы изучили нашу жизнь вдоль и поперек, вы прогрызли невидимые ходы от дома к дому, вы так и зыркаете своими крысиными глазками, чем бы вам еще поживиться... Вами все взято на карандаш: рождение ребенка, сумма денежных сбережений, планы на будущее — собирается ли ваш клиент жениться или же готовится в опасное путешествие... У таких, как вы, на нас всех заведены особые гроссбухи, и вы спекулируете между собой нашими адресами. Вот и сейчас... Заглядываете ко мне в сердце и читаете там мои самые сокровенные мысли, те, что гложут меня уже в течение десяти лет. Вы что же, облагодетельствовать меня хотите, открыв мне мои же собственные желанияили, по-вашему, я — законченный эгоист и презренный трус? Да неужели же ради моей дочурки я бы уже давным-давно не пустил себе пулю в лоб, — сам, добровольно и без всяких колебаний! — если бы была хоть какая-то надежда получить страховку?! Как будто я вас не знаю, это сейчас вы такие добренькие, часами готовы разжевывать что и как нужно делать, чтобы никто не заподозрил самоубийства, а потом, когда все будет... кончено, вы первыми окажетесь тут как тут и наперегонки помчитесь доносить в надежде на щедрые «комиссионные»,
мол, речь в данном случае идет о суициде и, следовательно, сумма страховки выплачена быть не может!.. Так что обойдусь без ваших лживых советов, ведь вы обманываете все и вся, врете направо и налево, даже собственное начальство норовите обвести вокруг пальца!.. О, моя бедная дочурка! Как будто я не вижу — да это любой заметит! — как ее руки с каждым днем становятся все бледнее и прозрачней, или, вы думаете, я не знаю, что означают сухие лихорадочные губы и кашель?! О Боже, слышать каждую ночь ее надрывный кашель, не имея возможности хоть как-нибудь помочь, от этого можно сойти с ума! Тут, наверное, даже такой подонок, как вы, ради денег на лекарство и продукты уже давно бы... но я слишком хорошо знаю, как все обернется потом: деньги выплачены быть не могут... Никогда!.. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит... И... и тогда... нет, нет, я и помыслить себе этого не могу!..
Импресарио попытался еще раз вставить слово и убедить упрямого старика, что никогда не был страховым агентом, но так и не решился, заметив, как угрожающе сжались кулаки ученого.
— И все же я должен попробовать еще один вариант, — закончил еле слышно доктор Пауперзум какую-то звучащую лишь в его мозгу фразу, рождение которой сопровождалось какими-то загадочными жестами, — тот... тот самый... с амбрасскими великанами...
— Амбрасские великаны! Черт возьми, да ведь это именно то, что я и хотел от вас узнать! — На сей раз импресарио был неудержим. — Неужто и в самом деле великаны? Растолкуйте-ка мне поподробней! Однажды мне попалась на глаза ваша статья на эту тему. Но почему вы не пьете, господин доктор? Юлиус, бокал, живо!