Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 55 из 128



Потом — продолжительный шепот с регулярно повторяющимся именем «Ян Жижка».

— Да ведь все это сумасшедший бред, — прошипел один из собеседников, едва не сорвавшись на крик, и резко повернулся на каблуках, давая волю своему раздражению, — короче говоря, стоит нам лишь пикнуть, и нас просто расстреляют. Пулеметы! Пу-ле-ме-ты!

Сказанное не произвело никакого эффекта — очевидно, русский снова нашелся. «Ян Жижка» было постоянным рефреном.

«Отакар Вондрейк», — вдруг совершенно отчетливо услышала потрясенная Поликсена.

Чтобы лучше слышать, она невольно подалась вперед.

Заметив ее движение, русский негромко, но очень выразительно кашлянул; разговор тотчас прервался, и все как можно незаметней расселись по своим местам.

«В чем дело? — лихорадочно соображала Поликсена, инстинктивно угадывая, что разговор имел какое-то отношение к ней и к ее касте. — Будь это просто недовольство по поводу жалованья или чего-нибудь в том же роде — они бы не были так возбуждены».

Больше всего ее беспокоило прозвучавшее в споре имя Отакара. «А может, они что-то знают? — И тут же решительно отбросила эту мысль. — Трусливая чернь. Какое мне до этого дело! Пусть себе думают что хотят. Они мне не указ».

И все же на всякий случай Поликсена внимательно вгляделась в лицо Божены. Для нее всегда была безразлична прежняя связь Отакара — она была слишком горда, чтобы ревновать к какой-то кухарке. «Нет, Божена совершенно спокойна. Значит, имя Отакара упомянуто в другой связи?»

С трудом сдерживаемая «классовая» ненависть в глазах русского подтвердила ее первоначальную догадку.

Ей вспомнился разговор, случайно услышанный несколько дней назад в какой-то лавке. Ясно, внизу, в Праге, происходят обычные дурацкие беспорядки. Чернь снова планирует какие-нибудь «демонстрации» — битье окон и прочие изъявления демократических свобод.

Она с облегчением вздохнула. Какое ей дело до их болтовни! Восстание в Праге? Чепуха.

До сих пор ничего подобного не проникало через мост на Градчаны. Аристократии бестия побаивалась.

Холодной усмешкой парировала она взгляд русского.

И тем не менее этот взгляд слегка задел ее, настолько вызывающе сквозила в нем ненависть, которая должна была бы внушать страх.

Но страха не было — скорее какой-то сладострастный зуд. «А что, если однажды этот нигилистический бред станет реальностью? Тогда... тогда... — и волосы шевельнулись у нее на голове, — тогда кровь... кровопролитие... кровавая баня...»

...«Грунтовые воды»... Внезапно из цепи ее мыслей выпали слова «грунтовые воды». Словно чей-то голос произнес их. «Что за грунтовые воды? Какая связь между ними и мной?» Она даже точно не знала, что это такое. Нечто спящее глубоко в земле; и

вдруг однажды оно просыпается и начинает подниматься все выше и выше, заполняя подвалы, подмывая стены, в одну ночь обрушивая древние дворцы. Наверное, что-то подобное.

А бессознательный образ всплывал все выше, и вдруг ее осенило: да ведь это восходящая из глубин кровь, море бьющей из земли крови — крови, "текущей сквозь решетки каналов, заполняющей улицы, потоками изливающейся в Мольдау...

Кровь — вот настоящая грунтовая вода Праги!..

На Поликсену нашло какое-то оцепенение.

Глаза застлал красный туман; она видела, как он медленно перетекал к русскому, лицо которого сразу побледнело — страх душил его.

Поликсена чувствовала, что каким-то образом победила его. Ее кровь оказалась сильней.

«А ведь что-то есть в этом — в этом... авейша». Она посмотрела на руки русского: лапы чудовища, широкие, страшные, словно созданные для ремесла палача, — сейчас они, как парализованные, беспомощно лежали на столе.

«Чернь — она и есть чернь, и сколько бы эти пролетарии ни зубрили социалистические лозунги, а своих цепей им вовек не разбить», — усмехнулась она про себя...

Теперь Поликсена знала, что тоже может, если захочет, «делать авейша» — и, наверное, могла всегда, тысячелетия, она и ее род.

Глава 6

Ян Жижка из Троцнова

С двенадцатым ударом дворцовых часов прислуга почтительно поднялась: время равноправия истекло.



У дверей картинной галереи Поликсена нерешительно остановилась: «Велеть Божене раздеть себя или?..» — и отослала ее.

   — Целую ручку вашей милости. — Поймав рукав ее платья, назойливая девица облобызала его.

   — Ступай же, Божена, спокойной ночи...

Присев на край кровати, Поликсена засмотрелась на пламя свечи.

«А теперь уснуть?» Но при одной только мысли о сне ее охватил ужас.

Встала, подошла к окну, выходящему в сад, раздвинула тяжелые портьеры...

Узкий сверкающий серп луны висел над деревьями — бессмысленный поединок с мраком.

В окнах первого этажа горел свет, и его смутные рассеянные лучи падали на выложенную галькой дорожку, ведущую к решетчатым воротам.

Бесформенные тени скользили по ней: собирались, разбегались, исчезали, возвращались, становились длинными и тонкими, тянули шеи через темные лужайки, на мгновение черной дымкой повисая над кустами, потом снова съеживались и, сдвинув головы, словно выведали нечто секретное, беззвучно шептались меж собой... Таинственная игра силуэтов в окнах людской.

За сумрачной парковой стеной (массивной, как если бы за ней кончался мир) из туманной глубины вставало беззвездное небо — немыслимая, распахнутая вверх бездна...

Поликсена попыталась по жестикуляции теней угадать предмет заглушённого стеклами разговора.

Тщетно...

«А что сейчас делает Отакар? Спит?..»

Мягкая страстная волна накрыла ее. На мгновение — и снова отхлынула... Сны Поликсены отличались от снов Отакара. Неистовые, жгучие, жадные... В дружбе ее надолго не хватало, даже в своей любви к Отакару она не была уверена.

Интересно, что бы произошло, будь они разлучены? Но, сколько ни задавала она себе этот вопрос, ответа не находила. Искать его — то же, что и разгадывать пантомиму теней.

Собственная душа была для Поликсены непостижимой пустотой — непроницаемой и сокровенной, как эта тьма.

Смущал только странный душевный холод, ведь она не испытывала ровным счетом ничего, даже пытаясь представить себе умирающего Отакара. Знала о его больном сердце, знала: его жизнь висит на волоске, он сам сказал об этом, но его слова прошли мимо, словно обращался он к статуе — она обернулась — «или вот к этому висящему на стене портрету».

Избегая пристального взгляда графини, Поликсена переходила со свечой от картины к картине...

Мертвая шеренга застывших личин.

«Встань они сейчас предо мной во плоти, — все равно мы чужие, между нами бездна. В своих гробах они давно стали прахом».

Ее взор скользнул по белой раскрытой постели...

«Лечь и уснуть? Здесь? Невозможно... Я бы, наверно, никогда больше не проснулась. — Ей вспомнилось лицо спящего дяди с бескровными, плотно сомкнутыми веками. — Сон — это что-то страшное. Быть может, еще более страшное, чем смерть».

Она вздрогнула. Сейчас, при виде белого савана простынь, она как никогда отчетливо ощутила, до чего, в сущности, легко сон без сновидений может перейти в смерть, в вечную смерть сознания...

Поликсену охватил панический страх: «Прочь, прочь из этой галереи трупов! Этот паж, там, на стене, — такой юный и уже прах, в жилах ни кровинки! Волосы — рядом в гробу. Осыпались с ухмыляющегося черепа... Истлевшие в склепах старцы... Старцы, старцы... К черту, к черту этих старцев!»

Она облегченно вздохнула, когда внизу открылась дверь и чьи-то шаги заскрипели по дорожке.

Прислуга тихо прощалась. Поликсена быстро задула свечу, чтобы не было видно снизу, осторожно открыла окно, прислушалась...

Русский кучер задержался у решетки ворот — в поисках спичек рылся в карманах; искал до тех пор, пока остальные гости не скрылись из виду. Тогда он закурил сигару, явно кого-то ожидая. Поликсена это поняла по той осторожности, с какой он отступил в тень, когда из дома послышался шум; но как только все стихло, он снова принялся следить за дорожкой сквозь прутья решетки.