Страница 116 из 128
Опасаясь поддаться искушению и в порыве страсти протянуть руку навстречу возлюбленной, судорожно сжимаю гриф:
«На тебя, магистр, я могу положиться! Так будь же творцом моей новой реальности!»
Лик на набалдашнике с такой силой каждой своей черточкой врезается в мою ладонь, что я его вдруг вижу запечатленным в глубине моего бессмертного Я. Итак, алтарь высочайшей Тайны Тайн воздвигнут: зрение и осязание слились воедино.
Исходящая от сей святыни эманация чудесным образом одухотворяет все вокруг — предметы, преисполнясь каким-то сокровенным смыслом, превращаются, в символы.
Я знаю, как будто кто-то, укрывшийся в темном углу моей
души, нашептывает мне: стоящая там, на столе, лампа — это подобие твоей земной жизни, верой и правдой служила она тебе, освещая сиротливую голубятню твоего одиночества, а сейчас коптящий огонек едва тлеет, ибо масло на исходе...
Неудержимо тянет на воздух: видно, так уж надо, чтобы час великой встречи пробил для меня под открытым небом! По приставной лестнице взбираюсь на крышу... Часто, мальчишкой, пробравшись тайком на эту плоскую как стол вершину родовой обители фон Иохеров, я подолгу просиживал на ее парапете и, затаив дыхание, глазел на бегущие по небу облака, которые то вздувались по воле ветра жуткими мертвенно-белыми ликами сказочных великанов, то уродливо топорщились зубчатыми гребнями чудовищных драконов.
Вот и теперь, как много лет назад, я сижу на парапете, простершийся у моих ног город тонет в ночной мгле.
Оттуда, из глубины, эпизод за эпизодом всплывает прошлое — оно пугливо льнет ко мне, как бы напоминая: «Прижми меня к себе... Крепче, еще крепче... И смотри не упусти, чтобы не умерло я в забвении, но продолжало жить в памяти твоей».
Окрест вдоль линии горизонта — горящие глаза зарниц... Вспыхнут на миг и снова скроются — следят, наблюдают, присматриваются... Вот и окна домов, отражая их огненные взгляды, уже предательски косятся в мою сторону: «Сюда, сюда! Вот он — тот, которого ты ищешь!»
«Всех моих пррриспешников сокрррушил ты, теперь мой черрред», — разносится по небу глухим далеким раскатом; невольно вспоминаю я о повелительнице распада и тлена, а в ушах вновь звучат предсмертные слова отца: «Пробьет час, и ослепленная яростью горгона с таким сатанинским неистовством бросится на тебя, мой сын, стремясь испепелить твое существо все без остатка, что, как ядовитый скорпион, жалящий самого себя, свершит неподвластное смертному деяние — вытравит свое собственное отражение, изначально запечатленное в душе падшего человека...»
«Хитон Несс-с-са!» — зловеще свистит порыв ветра и, вцепившись в мою одежду, рвет из стороны в сторону.
Оглушительный удар грома подтверждает: «Да!»
— Хитон Несса! — повторяю задумчиво. — Хитон Несса?!
Все, затаившись, замирает в тревожном ожидании; буря и молния держат военный совет.
Внезапно не выдерживает река — вскипает нетерпеливо и призывно: «Пока не поздно, спускайся ко мне! Я тебя спрячу!»
Робкий шелест листвы вторит ей: «Шквал с руками душителя! Кентавры Медузы! Дикая охота! Пригните головы, всадник с косой уже на подходе!»
Тайное ликование пульсирует в моем сердце: «Ну скорей же, скорей, Долгожданный!»
Глухо охает храмовый колокол, настигнутый ударом невидимого кулака.
При вспышке молнии бледнеют, обмирая в немом вопросе, кладбищенские кресты...
— Да, мама, да! Я иду!..
Где-то с треском распахивается окно — и разбитое вдребезги стекло с жалобным звоном осыпается на мостовую: панический ужас, порожденный человеком, распространяется с быстротой эпидемии...
А это что, уж не луна ли с неба свалилась и рыщет кругами? Какой-то раскаленный добела шар бестолково толчется в воздухе — то вверх дернется, то вниз, пойдет влево, но тут же передумает и двинется вправо, потом вдруг замрет, качнется нерешительно из стороны в сторону — и взорвется в припадке внезапной ярости, да так, что земля содрогается от страха.
А вот еще и еще... Одно из огненных ядер принюхивается к мосту, нехотя, с нарочитой ленцой перекатывается через палисад, кружит, наливаясь злобой, вокруг какой-то сваи, потом, взревев, бросается на нее и разрывает в клочья...
Шаровая молния!.. В детстве мне приходилось читать об этом редком природном феномене, помню даже, что никак не мог заставить себя поверить в пресловутую непредсказуемость рокового маршрута зловещей посланницы Зевса. Ну что ж, теперь у меня есть возможность убедиться в этом самому! Вот они предо мной — кошмарные воплощения слепой безоглядной ярости, сверхплотные сгустки колоссального электрического напряжения, коварные мины космических бездн, взрывающиеся без всякой детонации, безликие головы демонов, с которых стремительным огненным вихрем стерто за ненадобностью все лишнее: и глаза, и рты, и носы, и уши, зато в эпицентре сферического смерча пылает инфернальная магма ненависти, позволяющая этим смертоносным сомнамбулам, восходящим из недр земных и нисходящих с высей небесных, вслепую, наугад нащупывать тайный фарватер к жертвам своего кромешного бешенства.
Какой же чудовищной, поистине безграничной властью обладали бы они, будь у них человеческий образ! И вдруг одна из пылающих ненавистью сфер, словно привлеченная моим немым
восклицанием, сходит со своей хаотичной орбиты и направляется прямо ко мне... Проскальзывает вплотную к парапету, нерешительно зависает, как бы вслушиваясь в себя, и смещается к соседнему дому; завороженно вплывает в открытое окно и, по-прежнему погруженная в свой медиумический транс, выплывает из другого, замирает, становится продолговатой — и огненный столп прободает песок с таким грохотом, что наш дом трепещет осиновым листом, а пыль из глубокой воронки вздымается до самой крыши.
Вспышка, яркая, как тысяча солнц, обжигает глаза и заставляет зажмуриться, однако ядовитое жало ослепительного сияния пронзает судорожно сомкнутые веки и, ужалив самое себя, вытравливает инферальное отражение горгоны с моего бессмертного Я...
— Ну что, разглядела меня наконец, Медуза?
— Да, я вижу тебя, проклятый! — И багровый шар восходит из бездны земной. Полуслепой, я скорее чувствую, чем вижу, как, становясь все больше и больше, он воспаряет над моей головой — раскаленный добела болид кромешной ярости...
Простираю руки, и невидимые пальцы сплетаются с моими в ритуальный «замок», включая меня в живую, уходящую в бесконечность цепь Ордена.
Все бренное во мне испепелено... Воистину исполнилось реченное отцом, и смерть разрешилась от бремени пламенем жизни...
Прямо стою я, Христофер фон Иохер, преоблаченный в пурпурный хитон огня, препоясанный по чреслам моим сакральным даосским мечом.
Отныне и во веки веков разрешен я и телом и мечом.
КОММЕНТАРИИ
Летучие мыши
Перевод сделан по изданию: Meyrink Gustav. Fledermause. Leipzig: Kurt Wolff Verlag, 1916.
Символическое значение летучей мыши в различных культурах варьируется от предельно положительного (в Китае она считалась олицетворением счастья, долголетия, богатства и благонравия) до крайне негативного: в Европе, начиная с античности, летучая мышь представляется ненавистницей света, воплощением алчности, зависти, непостоянства. В алхимической традиции двусмысленность символики летучей мыши объясняется гибридной, двойственной природой этого существа: оно трактуется то как андрогин, то как крылатый дракон или просто-напросто демон. Последняя интерпретация подтверждается обширной иконографией, изображающей выходцев из преисподней с перепончатыми крыльями. Летучие мыши — непременные спутницы ведьм, готовящих колдовские зелья, отправляющихся на шабаш, справляющих свои бесовские оргии. «В противоположность Синей птице, — пишет Гастон Башляр, — которая даже ночью остается небесным и светоносным существом, летучая мышь — это сгусток мрака и тяжести. Она — воплощение дурного полета, немого, черного и низкого мельтешения, она являет собой нечто вроде противоположности шеллианской триады звука, света и воздушности. Стремясь даровать ей крылья, природа не смогла снабдить ее ничем, кроме уродливой шерстистой мембраны, служащей для полета... Но обладание крыльями еще не делает это существо птицей» (Bachelard G. L'air et les songes. P, 1948. P. 89).