Страница 31 из 82
Я бросился за пригорок и увидел Миро, который, как полоумный, мчался под гору к ложбинке.
— Косуля-а-а-а! Попал, попа-а-ал! — закричал он, увидев меня. — Давай за мной вни-и-из!..
Я побежал за ним и скоро его догнал.
— Стой! — Миро остановился, как вкопанный. — Следы крови! Да, точно, кровь!
В одном месте листва в самом деле была обагрена свежей алой кровью.
Мы кинулись вперед, вернулись назад, огляделись — никаких следов.
— Нет, она там, впереди! Бежим напрямик вниз к ручью!
На самом дне ложбины, по которому бежал пенный ручей, Миро остановился и с видом искушенного стратега уточнил ситуацию:
— Послушай… Коли я ее тяжело ранил, в чем не сомневаюсь, она, должно быть, где-то здесь, возле ручья. Косуля всегда перед концом, коли еще есть силы, ищет речку или ручей какой-нибудь, там помирает! И потому я подамся вверх по ручью, а ты — вниз. Найдем, обязательно найдем. Но… какова, а?..
И он пошел вдоль ручья, продираясь сквозь уже оголенные кусты ежевики.
Я пошел вниз по течению, осматривая оба берега и всей душой надеясь, что косуля ранена легко и ей удалось скрыться в лесу.
Вскинув ружье на плечо и помогая себе шестом, я перескакивал с одного берега на другой, поскальзываясь и увязая в тине. Косули и след простыл.
Я увидел ее за большим валуном. Она лежала на левом боку, вытянув длинную шею к ручью, и ее черная мордочка почти касалась воды. Миро оказался прав…
Услышав приближающиеся шаги, косуля запрядала ушами и попыталась подняться, но снова повалилась на землю. И тут я увидел, что ее правый бок весь залит кровью.
Полегоньку, осторожно я подступил к ней. Беспомощное животное испуганно вздрагивало и тихо постанывало — так скулит продрогший щенок. Я приподнял ей голову — из черных печальных глаз косули катились слезы…
Я стал нежно гладить ей шею, мордочку, мысленно утешая: «Не бойся, маленькая, не дрожи. Авось, рана твоя не опасна. Вот увидишь, все будет хорошо. Ну, не плачь, не бейся. Ишь мордочка у тебя совсем холодная!..»
Кровь из раны все еще сочилась. Я отодрал от камня пучок мха, вытер, как мог, кровь, прочистил рану от налипшей земли. «Что, больно? Очень больно? Ничего, вот поправишься, будешь играть день-деньской с моими ребятами! А их у меня знаешь сколько? Больше полсотни озорных мальчишек и девчонок!..»
Раненая косуля все так же покорно и печально смотрела на меня, и слезы лились у нее из глаз — капали одна за другой, как у человека.
Запыхавшийся, разгоряченный Миро налетел на нас, как вихрь.
— Ага, вот она где! Чудесно! Не ушла!
И вынув из ножен охотничий нож, он собрался дорезать раненое животное.
— Постой! — крикнул я и отвел его руку. — Неужели совесть позволяет тебе поднять руку на это беззащитное, кроткое создание! Посмотри, у нее слезы на глазах!
— Ага, по-твоему, надо дать ей подохнуть, а потом выбросить собакам! — вскипел Миро.
— Ничего подобного! Конец охоте! Знать не хочу ваших облав, не нужны мне ни лисицы, ни кабаны! Я ее покупаю. Загонщики помогут отнести ее в деревню. Позову фельдшера, буду лечить. Выживет — хорошо, если же нет…
Эх, чего мне стоило переубедить жестокосердного Миро!
В первые дни сельский фельдшер довольно неохотно заходил к своей пациентке, но потом привязался к ней и стал заглядывать в хозяйскую плевну, где лежала косуля, по два раза на дню.
— Ешь, ешь, — приговаривал он, протягивая ей пучок сухого душистого сена, и косуля без страха брала гостинец губами и с охотой принималась жевать.
На пятый или шестой день косуля уже могла вставать. Рана ее быстро затягивалась и меньше чем за месяц совсем заросла, осталось только темное пятнышко величиной с полтинник. Трудно описать мою радость, когда косуля выздоровела. Я целыми часами возился с ней, кормил ее сеном, ячменем, овсом, угощал хлебными корками, поил прозрачной, как слеза, водой из горного потока.
Я назвал ее Го́рой.
— Гора! Гора! Хочешь сухого клевера, Гора?
Но косуля не могла привыкнуть к своему имени, ведь она родилась и выросла на воле, в лесу.
Не только наши соседи — ближние и дальние, но вся деревня давно уже знала, что учитель выхаживает раненую косулю.
Несколько раз приходил поглядеть на нее и Миро.
— Что ж, животное и впрямь милое, кроткое, но… мясцо-то его еще лучше! Тогда ты меня уговорил, но я и сейчас с превеликим удовольствием прикончил бы ее моим ножиком…
— Ну как ты можешь в мыслях такое держать… Гора! Протяни свою мордочку! Кому я говорю!
Нет, она все еще не знает своего имени, и вряд ли когда-нибудь научится откликаться на него.
Однажды в начале урока я заметил, что дети о чем-то шушукаются, смущенно подталкивая друг друга локтями.
— В чем дело, дети? — спросил я. — Вы хотите мне что-то сказать, о чем-то спросить? Хорошо, спрашивайте.
С десяток ребячьих рук протянулись вверх, одна девочка опередила всех:
— Господин учитель… А правда, что вы… что у вас есть… живая косуля?..
— Да, это правда. У меня живет очень красивая косуля, и зовут ее Гора. Это я дал ей такую кличку — Гора!
— Гора! Гора! — послышалось со всех сторон. — А она знает свою кличку?
— Пока еще нет, но я надеюсь, что она постепенно к ней привыкнет…
— А… можно нам… вы разрешите взглянуть на нее?
— Разумеется. После уроков все, кто хочет, может пойти со мной…
После звонка никто из ребят не пошел домой. Они окружили меня, и мы все гурьбой отправились к моей косуле.
По дороге я рассказал им, как она была ранена, как я ее нашел и перенес в деревню, как мы ее лечили…
— Бедная… Миленькая Гора!
С той поры не проходило дня, чтобы кто из ребят не прибежал к нам во двор. Один приносил Горе свежей воды из горной речушки, протекавшей невдалеке от деревни, другой совал ей какое-нибудь лакомство, третий менял подстилку…
А уже стояла настоящая зима, снег засыпал дворы, кровли домов, леса и поляны.
Гора, нагулявшая жирку, весело фыркала, резвилась в теплом хлеву. Но с приходом весны с ней произошла странная перемена. Косуля стала привередлива в еде, заметно похудела. Она то и дело нервно вздрагивала без причины, всего боялась.
Иногда с кем-нибудь из своих юных друзей я выводил Гору во двор, и тогда ее было не узнать. Прежней, смирной и послушной Горы как не бывало. Она пугливо шарахалась, натягивая накинутую на шею веревку.
Вскоре подули теплые ветры, лес сразу зазеленел, поляны покрылись мягкой муравой, В: которой мелькали красные, синие, желтые цветы. В воздухе жужжали тысячи пчел и разных мошек. И вот однажды я сказал своим сорванцам:
— Послушайте, дети! Хотите завтра пойти на прогулку в горы?
— Хотим, очень хотим!
— А Гору возьмем с собой?
— Возьмем, возьмем!
— Ладно, дети, возьмем Гору, пусть пощиплет молодой травки, подышит свежим горным, воздухом.
— Я поведу ее, господин учитель!
— Нет, я, я!
— И я, господин учитель!..
Наутро с шумом и гамом мы тронулись в путь. Дети с узелками, а кое-кто с рюкзачком за плечами веселой стайкой, то обгоняя меня, то отставая, вприпрыжку бежали по тенистым, сырым лесным тропинкам.
Дети вели Гору на двух веревках, каждую держали пятеро или шестеро мальчишек. Она, казалось, летела над землей, делая большие прыжки, бросалась из стороны в сторону.
— Сейчас, дети, потерпите. Еще немножко. Вот только перевалим за тот взгорок…
Наконец мы расположились на широкой солнечной полянке.
— Гора!.. Дети, ослабьте немного веревки, пусть она попасется. Ну же, Гора! Погляди, какая мягкая, сочная травка! Ну-ка, давай, пощипли!..
Но не тут-то было. Гора, навострив уши, вертела головой и к чему-то прислушивалась. Она вся дрожала и время от времени начинала метаться и рваться из рук.
— Господин учитель, она вырвется и убежит! — испуганно кричали дети.
Тут я понял, что пора посвятить их в свои планы:
— Послушайте, дети! Хотите, я скажу вам, отчего наша Гора стала такой неспокойной, норовистой? Она узнала те места, где бродила прежде, а может, даже почуяла следы своих подруг.