Страница 30 из 82
На поле вновь поднялся галдеж. Одни аисты одобряли слова Бану, другие сердито кричали, что нужно выслушать Сеавея и исполнить его волю. А пока они препирались, на самом краю поля, из кучки обреченных на смерть аистов выступил вперед Кебар, хранивший немое молчание, весь отдавшись созерцанию глубокой небесной синевы. С недоумением, будто пробудившись от сна, огляделся он по сторонам и увидел тысячи аистов, в чьих сердцах не было ни капли любви к нему, потом глаза его обратились к далекому горизонту, и он уже не видел и не слышал происходящего вокруг. Сладкое волнение охватило его душу, внезапно осененную светлой мыслью. Ослепительно сияло летнее солнце, теплый воздух был напоен ароматом цветов, вся долина нежилась и трепетала в золотистой солнечной дымке. И Кебар вдруг понял, как прекрасен мир и как пленителен сон о далеких солнечных странах… Он взмахнул крыльями и уверенно, гордо взмыл вверх, поднимаясь все выше и выше в бездонное лазурное небо. Что он задумал? Аисты прекрасно знали, что небо пусто, что в нем нет уголка, где могла бы укрыться осужденная на смерть трусливая птица, и спокойно ждали, чем кончится его безумный поступок.
А Кебар между тем летел все выше и выше, вытянув занемевшие ноги и шею, плавно взмахивая могучими крыльями. И чем меньше делался уносившийся в синюю высь аист, тем глубже казалось безоблачное небо, радостно смеющееся в прозрачной ясности июльского дня. Кебар поднялся так высоко, что казался темной, еле заметней течкой. И тогда, насладившись солнцем и простором, он замер на месте и зорко глянул на землю. Болотные камыши зеленели внизу как молодая пшеница, а аисты были похожи на диковинные белые цветы, колыхаемые ветром. Деревенские домишки тонули в зелени, а на окраине села, где начиналось широкое поле, высился вековой дуб с черным пятном на вершине — гнездом, в котором родился Кебар и которое ему пришлось покинуть. Дальше расстилались темно-зеленые нивы, окруженные по самому краю цепью гор, как строем немых стражей. И над всем этим реял Кебар, а выше сверкало солнце. Ослепленный его блеском, черный аист отвел в сторону глаза, на которые навернулись слезы, и вспомнил, что за далеким горизонтом, за горами, долами и морями лежат солнечные страны, о которых он знает только по рассказам Бану и которых никогда не увидит. И охваченный скорбью, не желая больше глядеть на белый свет, он смежил веки, вытянул вниз шею, прижал к телу крылья и, как брошенный камень, стал стремительно падать из поднебесной вышины вниз, на землю…
Аисты нашли бездыханное тело Кебара на бугорке близ болота и убедились, что он не боялся смерти.
Перевод Е. Жедриной.
ДАМЯН КАЛФОВ
ГО́РА
— Дети, вы что, не слыхали звонка? Ну-ка, живо бегите в класс!
По правде говоря, в такую погоду, когда осеннее солнце сияло над школьным двором и над всей нашей горной деревенькой, мне и самому не очень-то хотелось идти в холодную классную комнату.
— Ну, дети! Быстрее!
Что поделаешь — надо было набраться терпения еще на один, последний, урок…
Я уже собирался вслед за детьми переступить порог школы, как откуда-то из-за угла школьного здания донесся окрик:
— Э-э-эй, господин учитель! Господин учитель!
Я обернулся и увидел Миро, продавца нашего сельского магазина.
— В чем дело? Чего тебе, Миро?
— Айда завтра на охоту!
— На охоту?
— Ну да! На кабанов. С облавой! Зайди после уроков ко мне в магазин, обо всем потолкуем. Непременно приходи!
Я вошел в класс, дети дружно вскочили из-за парт, потревожив улегшуюся было пыль.
— Садитесь, дети! Вот так… Откройте свои буквари. Кто из вас сейчас прочтет с выражением, без ошибок заданный урок?.. Ну-ка, ты, крайний!..
Миро был заядлый охотник, известный на всю округу. Он в самом деле задумал устроить облаву на кабанов — первую нынешней поздней осенью. С каким жаром он принялся меня уговаривать, совсем позабыв о покупателях!
…Дескать, нужны семеро-восьмеро охотников да человек пятнадцать загонщиков из деревенских. Да, это будет редкостное событие в жизни местных охотников. К тому же, идти-то не бог весть как далеко. Вон где, он кивнул на окно, рукой подать — сосновый бор, а чуть правее буковый лес. Верно, не везде там охота разрешена, но уж зато есть местечки… Дичь кишмя кишит. И мелкая, и крупная, сказать по правде, только охота и удерживает его здесь, в этой глухомани. Что же еще…
Я сказал, что охотник из меня никудышный, дескать, где мне тягаться с опытными стрелками, в конце концов, я по своей неопытности могу стать им в тягость, испортить все дело.
— Нет! — вскричал Миро и ударил кулаком по пустому деревянному ящику. — Завтра пойдешь с нами, так и знай! Тебе не приходилось раньше учительствовать в таких краях, ты понятия не имеешь, что для охотника здесь рай. Да если бы не это, я бы…
Я попытался еще раз отговорить его.
Миро прервал меня на полуслове.
— Что? Работа? Так завтра воскресенье, школа закрыта. Какая еще работа? Завтра чуть свет постучу в окошко!..
— Улюлю-у-у! У-у-у!..
Над верхушками высоких сосен легкой кисеей плыл утренний туман. Опавшая, пожухлая листва под ногами была влажной и липла к ногам.
Притаившись за стволом старой сосны, я стерег горную тропку, пролегавшую в трех десятках шагов от меня. По словам Миро, который поставил меня здесь, по этой тропе зверь должен пройти обязательно.
Сам он залег по ту сторону тропы, за бугорком. А остальные пятеро или шестеро охотников…
— Улюлю-у-у! У-у-у! У-у-у! — не умолкая, кричали загонщики.
Измерив на глаз расстояние, я прицелился — раз, второй, третий — словом, был готов метким выстрелом сразить любого зверя, стоит ему показаться на этой тропе… Пусть даже сюда ринется целее стадо кабанов…
Ниже, левее, на дне ложбинки, журчал ручеек, и, кроме его бормотания да приближающихся нечастых криков загонщиков, не доносилось ни звука.
«…А что, если вдруг выскочит зверь покрупнее, килограммов на сто — сто пятьдесят, — думал я, — и мне не удастся повалить его первой же пулей…»
Я смерил взглядом ствол сосны, под которой сидел, и убедился, что при необходимости мог бы в мгновение ока оказаться метрах в двух от земли… А то, неровен час, как бы не пришлось познакомиться с ребристыми, острыми, точно турецкий ятаган, клыками.
Ледяная капля тюкнула меня в затылок, я вздрогнул.
«…А вдруг я попаду ему прямо в лоб?.. О, тогда-то!» И я представил себе: двое крестьян спереди, двое сзади несут длинный шест, а посередке, ногами кверху висит огромный, щетинистый…
Мне захотелось посмотреть, который час, но не успел я сунуть руку в карман, как из-за ближайшего взгорка вдруг донесся какой-то шум, хруст ломаемых веток.
Я мигом прильнул щекой к прикладу. От волнения нижняя челюсть у меня отвисла и затряслась будто в лихорадке. Еще одно-единственное мгновенье и… громадный вепрь…
Только нет. На тропинку, постукивая копытцами, неожиданно выбежала и вдруг замерла, подобно статуе в городском парке, грациозная, тонконогая косуля. Рыжевато-коричневая, с белыми подпалинами на груди и животе, с черной мордочкой, она, казалось, смотрела мне прямо в глаза.
Я навел мушку на белую подпалину на груди. Прекрасное, кроткое животное стояло с чуть вогнутыми вовнутрь передними ногами и продолжало пристально смотреть в мою сторону ясными глазами, словно хотело сказать:
— Ну, что ж, стреляй! Если ты находишь, что я тебе угрожаю — убей меня!
Я хотел было нажать указательным пальцем на спуск и… вместо того чтобы выстрелить, опустил онемевшие руки…
А статуя живо обернулась и исчезла за взгорком.
Спустя несколько мгновений оттуда прогремел громкий выстрел, поглощенный туманом и неумолчным рокотом прокатившийся по обрывам и ущельям.