Страница 8 из 13
— Одна, — улыбнулся я, чувствуя, что «моя милиция меня бережет», — но верная. Заказчик сам спалил туалет! Спьяну. Опробовал, так сказать, новостройку, посмолил «беломорину»… Окурок — в угол. А там — видите, банки лопнули? — и краска, и олифа, и керосин… Или в чем я вчера кисти замачивал? В солярке? Ну, короче, подтянул Юрий Панасович штаны, вернулся… соображать на одного, а от «бычка» и полыхнуло!
— Ой, господи, да видела, видела я! — заверещала вдруг Авдотья Робертовна.
У меня коленки мигом ослабли, а «квашня» с жаром выдала:
— Встала я за полночь, вышла на веранду по надобности, смотрю, а во дворе будто костер горит! Я на улицу — батюшки! А там пожар! Так всё и пылает! Дым столбом, а окно у Панасыча светится, и дверь настежь…
— Это ничего не доказывает! — нервно выкрикнул «куркуль». — Я до суда дойду, я вас всех, всех на чистую воду!
Чувствуя настроение «народных масс», я вкрадчиво проговорил:
— А вы не боитесь, что судья заинтересуется не самим поджогом, случайным или намеренным, а спросит, откуда дровишки? Где вы, гражданин Кравчук, взяли полкуба оструганной «дюймовки»?
Немая сцена. В тишине было слышно, как шлепнули губы «куркуля», смыкаясь в нитку. Ни слова не говоря, Юрий Панасович развернулся, и убрел в дом, аккуратно затворив дверь за собой.
— Будем считать инцидент исчерпанным, — спокойно подвел черту участковый. Учтиво козырнув мне, он сунул папочку подмышку, и отправился по своим милицейским делам.
— Михалыч — человек! — выразился Панин.
— Ну, да… — рассеянно отозвался отец.
— Дань! — оживился Иннокентьич. — А сооруди мне тоже такой! — и быстро добавил: — Двадцать, и деньги вперед!
В субботу я ударно потрудился, вот и устроил себе выходной в «день веселья», как пела «Пионерская зорька». Пришлось же и яму копать, и стройматериал до ума доводить. Доски у Панина имелись, но обрезные, так что достал я рубанок, и обстругал каждую «дюймовочку». Намаялся вдосталь, зато мой карман приятно грели три красных бумажечки. Растет благосостояние трудящихся…
— Может, и не пригодится… — неожиданно рассудил Иннокентьич, осматривая свеженький, желтенький «объект МЖ». — Но пусть будет! Пошли, покажу кой-чего…
Отсутствием любопытства я никогда не страдал, а Панин пригласил меня в дом, и похвастался своей минералогической коллекцией.
— Так вы геолог? — мои глаза зарыскали, ловя острый, холодный блеск неведомых минералов.
— А то! — горделиво хмыкнул сосед. — Буквально вчера заглядывал в шахтоуправление, звонил в Ленинград одному товарищу, и… — он довольно заулыбался. — Моя судьба скоро сделает изрядный зигзаг — буду преподавать в Горном институте!
— Поздравляю! — искренне пожелал я.
— Благодарю, — церемонно склонил голову Панин. — Вот только камушки свои с собой не повезу, куда столько… Передам в школу. Но кое-что… Вот, например, — он взял в руку неровный, обкатанный голыш. — Нильская яшма! А вот… — увесистый булыжник отливал темно-синим цветом. — Лазурит! В прошлом году привез из Афганистана… Хочешь, подарю?
— Хочу! — выпалил я.
— Бери!
Домой я вернулся с целой коробкой камней. Там и турмалины лежали, и аметисты, и гранаты, и даже редкий, необычный чароит. Было мне немного стыдновато, потому как все эти увесистые подарки я не собирался бережно хранить. Продам одному коллекционеру во Владивостоке. Он как-то рассказывал, что вел в семидесятых «Клуб юных геологов». Наживусь…
Ближе к вечеру родители ушли на новоселье. Пока отец дымил во дворе, мать наводила красоту перед зеркалом. Пользуясь моментом, я решил поделиться — протянул ей честно заработанные двадцать рэ. Родительница заколебалась, покачивая сережками, но выдержала характер, и пробурчала:
— Ой, да трать, куда хочешь!
— Ладно, я тебе тоже что-нибудь куплю, — мой тон звучал примирительно.
Мамуля посмотрела на меня с каким-то новым чувством, словно удивляясь тому, что рядом с ней выросло. Хотела что-то сказать, но передумала, и торопливо зацокала к выходу.
— Котлеты в холодильнике! — обронила на ходу.
Тяжелая дверь гулко захлопнулась, звякая крючком толщиной в палец — и тишина…
Я встал и бессмысленно походил от окна в комнате до окна на кухне. Телик, что ли, включить? А что там смотреть? Концерт ко Дню шахтера по первой? Или советский телесериал «День за днем» по второй? Не хочу.
И холодильник победил телевизор…
С Уссурийска до Владика я доехал за рубль. И потратил еще пять копеек на автобус, увезший меня от автовокзала. Город за окном узнавался как бы не до конца, словно растеряв ставшее для меня привычным — высотки, эстакады, вечные пробки на дорогах.
Нынче никакой толчеи на улицах краевого центра не наблюдалось, и назойливой рекламы не видать. Правда, хватает идеологии — красные флаги, серпы и молоты, громадные инсталляции на крышах, вроде мантры «Слава КПСС!», попадались частенько. Но я даже радовался «наглядной агитации» — она как будто подчеркивала, что «светлое» прошлое снова стало для меня настоящим. А о том, какое время на дворе, напоминали символы Олимпиады и ее удачный талисман — чижиковский Мишка.
Вышел я напротив железнодорожного вокзала. Здание красивое, в духе русской готики, но я его не любил. Ведь Владивосток — тупик, конец Транссиба.
Вернувшись назад, поднялся до семиэтажной громадины, к которой приклеилось народное прозвище «Серая лошадь». Державный полудом-полудворец в стиле сталинского ампира действительно был выдержан в пепельных тонах, но вот причем тут непарнокопытное — тайна, покрытая мраком.
Я вошел в гулкий подъезд, где меня «встретили» статуи львов и витые перила. Старенький лифт поднял на несколько этажей, и мой палец вжал кнопку звонка у высокой двери. Здесь всё такое — потолки в три с половиной метра, огромные комнаты, даже свой детсадик есть.
«Всё во имя человека, всё для блага человека».
Правда, в «Серой лошади» изначально селились люди, скажем так, непростые — чины из НКВД, ученые, артисты, адмиралы с генералами…