Страница 7 из 13
Глава 2
Глава 2.
Встали мы поздно, чуть ли не в десятом часу. Отец, по обычаю удалых «кразистов», основательно употребил за ужином, и на завтрак главе семьи полагалось полстакана «Столичной».
Морщась, как тот ежик, что ел кактус, батя влил в себя законную порцию, и жадно набросился на вчерашнее жаркое, смачно захрупал малосольными огурчиками.
Мамуля заботливо подложила ему разваристую куриную ножку, и папуля благодарно промычал.
— Катанянам квартиру дали на Ленина, — сообщила родительница, со злостью ухватывая полосатый шнур электрочайника и втыкая вилку в расколотую розетку. Не помогло. И речь прорвало завистливым нытьем: — Везет же людям! Звали…
— На когда? — поинтересовался отец, соловея.
— Назавтра вечером, часикам к шести.
— Ну, сходим… А чего дарить? Та-ань…
— М-м… — мать на секундочку задумалась, смурнея, и тут же просветлела: — А давай, тот сервиз отнесем? Цветастый, такой?
— Югославский? Жалко как-то…
— Да там уже нечего жалеть! Все чашки побили, одни тарелки остались.
— Ну, давай…
Я скромно сидел сбоку, уплетая картошку с мясом. Отец, сытый и пьяный, отодвинул пустую тарелку, и благодушно заскрипел стулом.
— Накалымил двадцаточку? — подмигнул он мне. — Матери отдай.
— Какую двадцаточку? — задрал я бровь. В груди захолонуло — без сцен из семейной жизни не обойдешься. Но и злой азарт проклюнулся. — Сосед десятку зажилил.
— Вот ведь жлоб! — восхитился батя, и построжел: — Отдай, отдай…
— А зачем? — спокойно поинтересовался я.
— А затем, — завелась мать с пол-оборота, — чтобы деньги на всякие глупости не тратил!
— Но вы же тратите, — мягко пожурил я, кивая на бутылку водки.
— Мал еще, чтобы родителей обсуждать! — повысила голос родительница.
— Как-то нелогично получается… — вздохнул я с деланным расстройством. — Работать могу — уже большенький, а тратить не моги — еще маленький!
— Это что еще за разговоры? — в материном голосе зазвенели угрожающие нотки, предвещающие непогоду в доме. — Тебе в школу скоро, и в чем ты пойдешь? Вон, Лариса передала — им в магазин костюмчики завезли, по семнадцать пятьдесят!
— Вот пусть Лариса сама в нем и ходит, а я хочу купить себе нормальный костюм!
— Ах, норма-альный ему… — с ехидцей затянула маманя. — На такой ты еще не заработал!
— Заработаю, — веско уверил я.
— Вот, когда заработаешь, тогда и поговорим! А пока что извини, походишь и в дешевом. На дорогие вещи у нас денег нет!
— А вы бы гулянки реже устраивали, — огрызнулся я, — тогда бы хватало! Вы, вообще, хоть когда-нибудь мечтали о большем, чем жратва и шмотки? Ну, там, купить машину, для начала… Вступить в жилищный кооператив… Съездить по путевке в Чехословакию… Да хотя бы в Крым! Ну, нет же?
Тут мне сразу стало понятно — «красная линия» пересечена.
— Ах, ты… — выдавил отец сжатым горлом, багровея и набухая гневом. — Будет тут всякое говно меня жизни учить!
— Ладно, — мой голос исполнился кротости, — я — говно. Тогда, может, научишь меня, как жить? Как добиться роскошных палат в вонючем бараке, где моются из тазика! Как культурно проводить досуг, напиваясь в субботу, а в воскресенье лишь опохмеляясь, чтоб на работу, как стеклышко!
Каюсь, был несдержан — ломкая отроческая психика подвела. Можно только представить себе, до чего бы я вообще договорился, но затеянную ссору прервал Юрий Панасович.
Видать, встал ото сна, протопал меланхолически до ветру, а вместо цивильного «пудр-клозета» — зола.
Сначала и без того наэлектризованную атмосферу развеял трубный рев, а затем, роняя злобные маты, к нам ворвался взбешенный «куркуль». Встрепанный, опухший, в замызганной майке и в трениках с пузырями, он выглядел типичным алкашом.
— Ты! — зарычал сосед, тыча в меня трясущейся дланью. — Ты!
— Что, должок принес? — хладнокровно спросил я.
— Да я тебя…
Юрий Панасович рванулся ко мне, и тут уж батя не стерпел — вскочил, опрокидывая стул, и пихнул «куркуля» под заполошные мамины взвизги.
— Чё надо?! — гаркнул он. — Чего орешь?
— Твой… Этот… — забрызгал сосед слюною. — Он мой туалет спалил!
— А ну, пошел отсюда! — рассвирепел отец, и выпихал незваного гостя.
— Да ты… Да я… — злобно пыхтел «куркуль», спотыкаясь от тычков, и завопил срывающимся голосом: — В милицию! В колонию! Я вам еще устрою!
— Кузя, не бей его только! — заголосила маманя. — Дерьмо только тронь — развоняется! — тревожно оглядываясь на меня, она просеменила во двор, я метнулся следом.
Да-а… Огонь порезвился вволю. Недогоревшая крыша «персонального» сортира еле держалась на трех обугленных стояках, а на дверных петлях висели головешки. Финита ля латрина.
Юрия Панасовича нигде не было видно, а вот народ подтягивался. И Авдотья Робертовна приковыляла, и ее усохший супруг — вылитая мумия, а Иннокентьич вырядился, как на парад — брюки отглажены, рубашка накрахмалена, на пиджаке — колодки орденов и медалей. Это он сейчас на пенсии, зато в сорок пятом бравый сержант Панин на рейхстаге расписался.
— А пострадавший где? — ухмыльнулся Иннокентьич.
— За участковым побежал, — хмуро ответил батя, и пристально глянул на меня: — Точно не жег?
Пока я выискивал слова, чтобы извернуться, не соврав, показался «куркуль». Он грузной трусцой кружил вокруг широко шагавшего Михалыча, местного участкового, то отставая, то забегая вперед, в лицах описывая уж-жасное ЧэПэ.
Иван Михайлович слушал рассеянно. Человеком он был спокойным и рассудительным, и всегда «при исполнении». Бросив взгляд на останки туалета, участковый пожал руку Панину, отцу, поприветствовал остальных кивком, а затем всем корпусом развернулся ко мне.
— Ну-с, — начал он в манере Айболита, — излагай.
Нельзя сказать, что меня переполняли спокойствие и невозмутимость. Приходилось следить за собой, чтобы не выдать тайный страх излишней болтливостью или суетой.
— Признаюсь, мотив у меня был, — начал я, замечая, как напрягся отец. — Мы договорились с Юрием Панасовичем, что он заплатит двадцать рублей за туалет. Я свою работу выполнил, но получил только десять.
— Нехорошо, гражданин Кравчук, — серьезно вымолвил Михалыч.
— Так я… — дернулся сосед, но блюститель порядка утишил его движением руки.
— Версии есть? — внушительно спросил он.