Страница 81 из 164
Я не стану говорить теперь, что при таком развитии событий принесет Вам признательность принца и нации. Вы понимаете, что все, способное польстить честолюбию человека, будет Вам даровано. Вас сделают генерал-лейтенантом; герцог Орлеанский, став королем, сумеет с большей щедростью отблагодарить Вас за услуги, которые Вы окажете отечеству. Что же касается Вандеи и ее армии, то Вам будет достаточно лишь открыть рот: все Ваши просьбы станут приказами. То, что я предлагаю Вам, вовсе не заговор и тем более не постыдная измена. Я смотрю на это дело с более широких позиций, как и Вы сами будете смотреть на него: это триумф наших конституционных идей, скрепленный триумфом Ваших монархических принципов. Именно Вандея даст революции короля. Осознаете ли Вы свою роль, дорогой Шаретт? Она прекраснее той, какую Монк сохранил за собой в Англии, и Вы более чем достойны сыграть ее.
Я пишу Вам в тот момент, когда британский кабинет поставил в Кибероне под удар всех этих несчастных эмигрантов, у которых мужества было больше, чем тактического мышления. Необходимо помешать тому, чтобы подобные катастрофы повторились. Меня уверяют, что граф д’Артуа намерен предпринять высадку на ваших берегах. Если мое письмо дойдет до Вас прежде, чем объявленная экспедиция состоится, то поверьте словам друга: не доверяйтесь англичанам, они погубят Вас из-за него. Поразмышляйте о всем том, что я Вам предлагаю. Имеется лишь один возможный порядок вещей: конституционная монархия. Бурбоны не понимают этого; стало быть, Вам надо обратиться к принцу, который не страшит никакую партию и может сплотить нас в общей любви. Вам должно быть понятно, что Вы всегда будете занимать самое почетное место среди его привязанностей и в его признательной памяти. Прощайте, друг мой. Постигните все доводы, приведшие меня к тому, чтобы выбрать Вас в качестве Атланта нового царствования. Примите уверения в чувствах восхищения и надежды, Ваш покорнейший слуга ДЮМУРЬЕ.
P.S. Мне дали знать, что с учетом Ваших собственных сил и сил Ваших ближайших помощников Вы располагаете более чем сорока тысячами бойцов. Это больше, чем нужно для того, чтобы начать действовать. И если, в чем я не могу сомневаться, Вы примете предложения, которые я взялся Вам сделать, предложения, которые делают Вас вторым человеком во Франции, как можно меньше участвуйте со своими войсками в боях и прививайте Вашим солдатам разумные идеи. Напишите мне; и, поскольку нельзя терять времени, я, получив Ваше последнее слово, тотчас же покину ненадежный приют, который заграница нередко у меня оспаривает, приеду в Париж, и революция будет закончена».
№ 4
Письмо Александра Дюма
герцогу Фердинанду Орлеанскому
«Райхенау, 29 июля 1832 года.
Монсеньор!
Позвольте мне написать Вам из маленького уголка Швейцарии, название которого, я уверен, отзовется в Вашем сердце еще сильнее, чем в Вашем ухе.
Вчера в полдень я прибыл в Райхенау.
Эта небольшая деревня в кантоне Граубюнден примечательна лишь необычной историей, с которой оказалось связано ее название.
В конце прошлого века бургомистр Чарнер из Кура основал школу в Райхенау; для нее стали искать в кантоне преподавателя французского языка, и в это время к директору учебного заведения, г-ну Боулю, явился молодой человек с рекомендательным письмом, подписанным ландфогтом Алоисом Постом из Цицерса; это был француз, который изъяснялся на английском и немецком языках, как на родном, и, помимо этих трех языков, мог преподавать математику, физику и географию. Находка была настолько редкой и настолько удачной, что директор школы не мог упустить такой шанс; к тому же у молодого человека были скромные запросы; г-н Боуль сговорился с ним об оплате в тысячу четыреста франков в год, и новый учитель, немедленно введенный в должность, приступил к исполнению своих обязанностей.
Этот молодой преподаватель был Ваш отец, Луи Филипп Орлеанский, некогда герцог Шартрский, а ныне король Франции.
И вот — признаться, с волнением, смешанным с чувством гордости, — в этом самом месте, в расположенной посреди коридора комнате с двустворчатой входной дверью и боковыми дверями, расписанными цветами, с каминами по углам, картинами времен Людовика XV, окаймленными золотыми арабесками, и расписным потолком, в этой комнате, повторяю, где преподавал герцог Орлеанский, Ваш отец, я попросил сообщить мне сведения об удивительных превратностях судьбы короля, который, не желая выпрашивать в изгнании хлеба, достойно зарабатывал его своим трудом. Только один учитель, коллега герцога Орлеанского, и один школьник, его ученик, еще живы теперь.
Учитель — это романист Чокке, а школьник — бургомистр Чарнер, сын того самого Чарнера, который основал школу.
Что же касается почтенного ландфогта Алоиса Йоста, то он скончался в 1827 году и был похоронен в Цицерсе, его родном городе.
Сегодня в Райхенау ничего не осталось от школы, где преподавал будущий король Франции, за исключением комнаты для занятий, которую мы описали, и прилегающей к коридору часовни с кафедрой и алтарем, над которым находится фреска с изображением распятия. Что же касается остальных зданий, то они стали частью своего рода усадьбы, принадлежащей полковнику Песталоцци; и этому памятному месту, столь почитаемому каждым французом и достойному быть причисленным к нашим национальным святыням, грозило бы исчезнуть вместе с угасающим поколением стариков, если бы нам не был известен человек с сердцем художника, благородный и великий, который, как мы надеемся, не позволит предать забвению ничего из того, что достойно уважения в его глазах и в глазах Франции.
Этот человек — Вы, монсеньор Фердинанд Орлеанский, Вы, кто, побывав нашим школьным товарищем, станет также и нашим королем; Вы, кто, взойдя однажды на трон, одной рукой коснется старой монархии, а другой — молодой республики; Вы, кто унаследует картинные галереи, где хранятся полотна, изображающие битвы при Тайбуре и Флёрюсе, Бувине и Абукире, Азенкуре и Маренго; Вы, кто достоверно знает, что геральдические лилии Людовика XIV — это наконечники копий Хлодвига; Вы, кто прекрасно понимает, что все знаменитости страны — это люди славы, в какое бы время они ни родились и какое бы солнце ни дало им расцвести; Вы, наконец, кто своим царским венцом сможет связать воедино две тысячи лет исторической памяти и сделать из них консульский пучок ликторов, шествующих перед Вами.
И тогда Вам следовало бы вспомнить, монсеньор, об этой уединенной маленькой гавани, где Ваш отец, как путник, заброшенный волной изгнания, как матрос, гонимый ветром ссылки, обрел столь достойное укрытие от бури; и Вы сделали бы благое дело, монсеньор, приказав, чтобы этот гостеприимный кров поднялся из руин и мог снова оказывать гостеприимство, и на том самом месте, где рушится старое здание, выросло бы новое, готовое принять любого сына изгнанника, который постучится в его дверь, держа в руке посох невольного странника, как когда-то явился сюда Ваш отец, и принять этого пришельца, какими бы ни были его воззрения и какова бы ни была его родина, как бы ни угрожал ему гнев народа и как бы ни преследовала его ненависть королей.
Ведь дело в том, монсеньор, что будущее, светлое и лучезарное для Франции, завершившей свой революционный труд, чревато бурями для всего мира; мы посеяли столько свобод во время нашего шествия по Европе, что они повсюду вырастают из земли, словно колосья в мае, так что достаточно лишь одного луча нашего солнца, чтобы созрели нивы в самых удаленных уголках света; бросьте взгляд в прошлое, монсеньор, и обратите его в настоящее: ощущали ли Вы когда-нибудь прежде такие сотрясения тронов и встречали ли на дорогах столько путников, лишившихся короны? Вы прекрасно понимаете, монсеньор, что Вам придется однажды основать приют, хотя бы для королевских сыновей, чьи отцы не смогут, подобно Вашему, быть учителями в Райхенау. АЛЕКС. ДЮМА».