Страница 76 из 164
В этом и заключается различие, существующее между двумя нашими революциями: в 1791 году Людовика XVI, бежавшего в Варенн, везли обратно три комиссара, которым было поручено следить за будущим узником Тампля, казненным на площади Революции; в 1830 году Карла X, бежавшего в Рамбуйе, препровождали в Шербур четыре комиссара, которым было поручено следить за ним и, как только он поднимется на борт корабль, оставить его на волю волн и его судьбы.
Так что если милосердие является признаком силы, то Франция 1830 года бесспорно была сильнее Франции 1791 года.
К тому же, надо сказать, в 1830 году все бессознательно ощущали, что монархия, лишенная своих опор, сохранила на земле Франции лишь очень слабые корни. В 1830 году она представляла собой лишь одинокое дерево, которое нужно было выкорчевать; в 1791 году это был целый лес, который нужно было вырубить.
Около четырех часов пополудни людская колонна находилась уже всего лишь в трех четвертях льё от Рамбуйе; там она получила приказ остановиться и узнала, что Карл X покинул Рамбуйе.
Кто-то из участников похода расположился лагерем прямо в этом месте, кто-то нашел пристанище в деревне Куаньер, но те и другие умирали с голоду.
В тот же день, когда состоялся поход в Рамбуйе, то есть 3 августа, огромная толпа парижан с шести часов теснилась на подступах к Бурбонскому дворцу.
Королевский наместник должен был присутствовать на открытии заседаний созванных им Палат.
В час дня прогрохотала пушка Дома инвалидов, ленивая и угодливая бронза, всегда хранящая молчание, когда с трона низвергаются, и пробуждающаяся всякий раз, когда на него восходят.
Большая группа пэров и депутатов, собравшихся вперемешку, без различения званий и титулов, явилась встречать герцога Орлеанского у входа в дворец.
Его внуку, графу Парижскому, предстояло восемнадцать лет спустя прийти в сопровождении своей матери, вдовствующей герцогини Орлеанской, в тот же самый дворец в поисках убежища и не получить там защиты.
Внезапно придверник громовым голосом объявил о приходе монсеньора королевского наместника.
Герцог Орлеанский появился в военном мундире, украшенном Большим крестом ордена Почетного легиона.
Он держал шляпу в руке и кланялся налево и направо с той ласковой миной, которая в последние три дня пристала к его лицу.
Тем не менее, то ли предчувствие сработало, то ли волнение, но, когда он оказался напротив пустого трона, все увидели, что лицо его побледнело.
Не вспомнил ли принц, как в этих самых стенах и у подножия этого самого трона Карл X оступился, а он, тот, кто готовился в свой черед взойти по его ступеням, подобрал и подал королю упавшую с его головы шляпу с белым плюмажем, символом королевской власти?
Однако он твердым шагом поднялся на сцену и сел на складной стул.
Другой стул, стоявший напротив, за отсутствием герцога Шартрского, во главе своего полка шедшего в эти часы к Парижу, занял герцог Немурский.
Целый штаб расположился вокруг этих будущих величеств, уже озаренных тем золотым лучом, что всегда сияет над воздвигающимися тронами.
Ах, монсеньор герцог Немурский, помнится ли вам, как 24 февраля, оставив в руках какого-то национального гвардейца своего насмерть испуганного племянника, вы, переодетый беглец, покинули эти самые стены?
Но непроницаемая завеса будущего, утолщенная теми восемнадцатью годами, которым оставалось протечь, протянулась между 1830 и 1848 годами, вся расшитая золотыми арабесками надежды.
Герцог Орлеанский взял слово.
— Господа пэры и господа депутаты! — начал он. — Париж, потревоженный в своем покое прискорбным нарушением Хартии и законов, с героическим мужеством защищал их. В разгар этой кровавой схватки никаких гарантий общественного порядка более не существовало. Человеческая жизнь, собственность, права — все, что ценно и дорого людям и гражданам, подвергалось самым страшным опасностям.
В этом отсутствии всякой государственной власти общая воля моих сограждан обратила свой взор на меня; они сочли меня достойным содействовать наряду с ними спасению отечества и призвали исполнять обязанности королевского наместника.
Мне было ясно, что дело их справедливо, опасности огромны, нужды насущны, а мой долг священ. Я поспешил прийти в гущу этого доблестного народа, сопровождаемый моей семьей и надев ту кокарду, что уже во второй раз знаменует у нас триумф свободы.
Я поспешил прийти, исполненный твердой решимости посвятить себя всему тому, чего потребуют от меня обстоятельства в том положении, в какое они меня поставили, дабы восстановить господство законов, спасти свободу, находящуюся под угрозой, и сделать невозможным повторение столь великих бед, навсегда обеспечив власть той Хартии, чье имя, звучавшее в ходе сражений, звучало и после победы.
При осуществлении этой благородной задачи мне надлежит руководствоваться советами Палат. Все права должны быть надежно обеспечены, а все институты, необходимые для их полного и свободного применения, должны получить то развитие, в каком они нуждаются. Привязанный сердцем и убеждениями к свободному от произвола правлению, я заранее соглашаюсь со всеми его последствиями. Я полагаю своим долгом уже сегодня привлечь ваше внимание к созданию национальной гвардии, передаче дел о правонарушениях печати в ведение судов присяжных, формированию департаментского и муниципального управления и, прежде всего, пересмотру четырнадцатой статьи Хартии, столь возмутительно истолкованной.
Вот с такими мыслями, господа, я открываю это заседание.
Прошлое печалит меня, и я скорблю о несчастьях, которые мне хотелось предотвратить; но в разгар этого благородного порыва жителей столицы и других французских городов, при виде порядка, с чудесной быстротой зарождающегося после противодействия, свободного от всяких бесчинств, законное чувство национальной гордости волнует мое сердце и я с верой в душе прозреваю будущее отечества.
Да, господа, Франция, которая нам так дорога, будет счастливой и свободной; Франция покажет Европе, что, занятая исключительно своим внутренним благополучием, она дорожит миром так же, как и свободами, и желает своим соседям лишь счастья и покоя.
Уважение всех прав, забота обо всех интересах, добросовестность правительства — вот лучшее средство обезоружить политические партии и восстановить в умах доверие, а в институтах устойчивость, что является единственным надежным залогом благополучия народа и силы государства.
Господа пэры и господа депутаты! Как только Палаты будут сформированы, я доведу до вашего сведения акт отречения его величества Карла Десятого; посредством этого же акта его королевское высочество Луи Антуан Французский, дофин, в равной степени отказывается от своих прав. Это акт был вручен мне вчера, второго августа, в одиннадцать часов вечера. Я распорядился передать его на хранение в архив Палаты пэров и поместить его текст в официальной части «Вестника».
Завершив эту речь среди аплодисментов, королевский наместник объявил сессию законодательного корпуса открытой и удалился в Пале-Рояль.
На набережной Луи Филипп повстречался с коронационными каретами и всеми каретами Карла X, до отказа забитыми людьми из простонародья.
Трехцветные знамена в руках людей, сидевших на козлах возле кучеров и стоявших на запятках вместо лакеев, покрывали тенью эти кареты.
Из всех окон карет торчали концы пик и лезвия штыков.
Луи Филипп поспешил узнать новости из Рамбуйе.
Новости были хорошими: как мы уже говорили, Карл X покинул Рамбуйе и направился в Ментенон.
Прибыв в Ментенон, Карл X распустил свою гвардию и оставил себе в качестве эскорта до Шербура лишь свою военную свиту.
Пятого августа Карл X прибыл в Вернёй.
Именно в Вернёе он узнал об открытии заседаний Палат и прочитал речь, произнесенную там королевским наместником.
Его охватило крайнее удивление, когда он увидел, что имя Генриха V не было даже произнесено и никакие права царственного ребенка не были сохранены.