Страница 75 из 164
Они сели в фиакр и велели отвезти их к воротам дворца.
Как только фиакр приехал туда, герцог де Мортемар взял из рук г-на де Латур-Фуассака письмо и один вошел в Пале-Рояль.
Запрета в отношении него, несомненно, дано не было, поскольку его приняли.
Несколько минут спустя он возвратился к г-ну де Латур-Фуассаку: герцог Орлеанский взял у него послание, но категорически отказался принять посланца.
Тогда г-н де Латур-Фуассак решил обратиться за содействием к герцогине Орлеанской, которой, напомним, ему нужно было вручить два письма.
Вначале он получил такой же отказ, как и у герцога, но затем, поскольку племянник г-на де Мортемара, школьный товарищ молодого герцога Шартрского, приехавшего утром в столицу, воззвал к его порядочности, тот сам провел г-на де Латур-Фуассака к своей матери.
Герцогиня залилась слезами, читая письмо, которое адресовала ей Мадемуазель, но в этих обстоятельствах она ничего не могла сделать: герцог слишком глубоко увяз в обязательствах и не хотел, да уже и не мог повернуть обратно.
Между тем настойчивое желание Карла X отдать своему внуку трон Франции испугало герцога Орлеанского: довод, который принц выставил г-ну де Мортемару, отказываясь взять на себя регентство, он почерпнул из истории своего предка.
— Нет-нет! — воскликнул он. — Я никогда не возьму на себя регентство; при первой же колике герцога Бордоского все будут кричать об отравлении!
Увы, Луи Филипп не догадывался, что восемнадцать лет спустя, в свой черед соскальзывая вниз по склону, ведущему к трону и становящимся таким крутым, когда по нему спускаются, он, уже став стариком, тоже будет толкать своего внука навстречу бунту, надеясь, подобно Албукерке, отвратить бурю, собственными руками вознося к ней дитя, и увидит в свой черед, как граф Парижский, отвергнутый Ламартином, как сам он отверг герцога Бордоского, вступит на путь изгнания, который не имеет конца и откуда зачастую нет возврата.
И потому следовало любой ценой удалить Карла X, изгнать его из Рамбуйе, как его уже изгнали из Парижа, и толкнуть на дорогу, ведущую в Нормандию и представляющую собой склон, по которому скатываются в море короны наших королей.
Для начала было решено назначить четырех комиссаров, чтобы защитить Карла X от гнева народа.
Этими четырьмя комиссарами стали маршал Мезон, г-н Жакмино, г-н де Шонен и Одилон Барро.
Затем, как это уже было сделано в первый раз, к ним присоединили, чтобы смягчить суровость уведомления, г-на де Куаньи.
Все четверо были вызваны в Пале-Рояль; Луи Филипп принял их, заявил им, что Карл X попросил для себя охрану, и объяснил им цель их миссии.
Они должны были охранять короля до того момента, пока он не окажется вне пределов Франции.
— Однако необходимо предвидеть все, монсеньор, — заявил г-н де Шонен. — Если Карл Десятый передаст герцога Бордоского в наши руки, что нам тогда делать?
— Да, конечно! — воскликнул Луи Филипп, явно раздосадованный этим вопросом. — Герцог Бордоский! Но ведь это же ваш король.
Герцогиня Орлеанская присутствовала при этом разговоре; она радостно вскрикнула и бросилась в объятия мужа.
— Ах, сударь, — промолвила она, рыдая, — вы самый честный человек во всем королевстве!
Комиссары удалились, зная теперь, что герцог Бордоский является их королем, но не имея понятия о том, что они должны с ним делать, если Карл X передаст его в их руки.
Решить это предстояло им самим.
Впрочем, в тот же самый день герцог Орлеанский распорядился напечатать во «Французском курьере» свое протестное заявление, ставящее под сомнение законность рождения герцога Бордоского.
Кроме того, принц вызвал к себе генерал Юло и капитана Дюмона д'Юрвиля. Первому было поручено ускорить и обеспечить всеми возможными средствами отъезд короля в Шербур, а второй должен был, располагая судном, ожидать посадки короля на это судно в Шербуре и, как только она будет осуществлена, препроводить короля в Англию.
XLVII
Комиссары прибыли в Рамбуйе посреди ночи. Карл X, который никого не вызывал, был чрезвычайно удивлен, когда ему доложили о визите четырех посланцев, явившихся по его требованию.
Король велел ответить им, что отказывается давать аудиенцию в подобное время, однако предлагает господам комиссарам гостеприимство в замке Рамбуйе.
Комиссары, в свой черед, ответили отказом и поехали обратно в Париж, чтобы доложить об итогах своей поездки.
Увидев, что они вернулись, герцог Орлеанский испытал определенный страх.
— И все же необходимо, чтобы он уехал, — прошептал принц. — Это необходимо, это необходимо.
— Но как побудить его уехать? — спросил один из комиссаров.
— Напугав, — ответил Луи Филипп.
Затем, отведя в сторону полковника Жакмино, он вполголоса дал ему несколько приказов.
Полковник поклонился и вышел.
Решение о походе в Рамбуйе было принято.
На другой день Париж проснулся от звуков барабанов, бивших общую тревогу, в то время как какие-то люди из простонародья или одетые, как люди из простонародья, носились по улицам, крича: «К оружию!»
Все проснулись, стали справляться, что произошло, и узнали, что Карл X собрал в Рамбуйе двенадцать тысяч солдат и это звучит призыв к патриотизму тех, кто сражался в июльские дни.
Многие еще не убрали далеко свои карабины и ружья, и уже в восемь часов тридцать тысяч горожан были готовы выступить в поход.
Все они двинулись в сторону Рамбуйе, и по пути эта огромная колонна прирастала патриотами из всех городов и деревень, через которые она проходила.
При первых звуках барабанной дроби комиссары снова отбыли в Рамбуйе, но, тем не менее, не настолько рано, чтобы у них не было времени оценить масштабы готовившегося похода.
На этот раз их провели к Карлу X, акт отречения которого уже был отправлен в Палату пэров.
Маршал Мезон взял слово, обрисовал королю суть миссии, возложенной на комиссаров, и сообщил ему, что за ними следует колонна численностью в пятьдесят или шестьдесят тысяч человек.
— Разве вы не прочитали текст моего отречения, сударь? — спросил его Карл X.
— Я прочитал его, государь.
— Тогда вы должны были понять, что я решил погибнуть в том случае, если кто-нибудь пожелает применить силу, чтобы заставить меня покинуть Рамбуйе.
Слово взял г-н Одилон Барро.
— Я не сомневаюсь, государь, — произнес он, — что вы готовы пожертвовать своей жизнью; но во имя тех слуг, которые вас окружают, которые последними остались преданы вам и по этой причине должны быть особенно дороги вам, избегите катастрофы, в которой они погибнут без всякой пользы; вы отказались от короны, ваш сын отрекся…
— Да, но в пользу моего внука, — живо прервал его Карл X. — Я сохранил за ним его права, и эти права я буду защищать до последней капли своей крови.
Господин Одилон Барро в свой черед прервал Карла X.
— Каковы бы ни были права вашего внука, — сказал он, — и каковы бы ни были ваши надежды в отношении его будущего, проникнетесь убеждением, что именно в интересах этих надежд вы не должны допустить, чтобы ваше имя оказалось замарано французской кровью.
Король повернулся в сторону герцога Рагузского, присутствовавшего при этом разговоре, и спросил его:
— Ну и что следует делать, сударь?..
И тогда г-н Одилон Барро, схватив за руки короля, которого, скажем мимоходом, должно было крайне удивить его прикосновение, воскликнул:
— Государь, вам следует принести эту жертву, и немедленно!
В ответ на эти слова Карл X дал знак, что он желает остаться остаться один, несомненно для того, чтобы посовещаться со своей семьей и своими друзьями.
Полчаса спустя комиссаров известили, что король покидает Рамбуйе и направляется по дороге на Ментенон.
Фургон, в котором находились бриллианты короны, был по особому приказу Карла X оставлен во дворе замка Рамбуйе.
Комиссары наложили печати на этот фургон, отправили генералу Пажолю, командовавшему людской колонной на ее пути в Рамбуйе, приказ возвращаться в Париж и, сев в карету, запряженную четырьмя мулами, сделались последней частью арьергарда отступавшей монархии.