Страница 61 из 164
Опираясь на собственную популярность, продолжавшую неуклонно возрастать, и выставляя оправданием родственные узы, герцог Орлеанский осмелился сделать то, на что не решился префект департамента Сена.
Мы оставляем в стороне вопросы этикета, которые покрыли шипами короткую дорогу, отделяющую Тюильри от Пале-Рояля. Король нарушил все правила этикета, согласившись прийти на бал к принцу крови. Конечно, существовал прецедент подобного нарушения: лет за сто до этого Людовик XV провел три дня в доме принца де Конде, но это было за городом.
Правда, идя к герцогу Орлеанскому, Карл X отчасти шел и к герцогине, а герцогиня была дочерью короля и настоящих Бурбонов, как выражалась герцогиня Ангулемская; кроме того, герцог Орлеанский уговаривал его столь почтительно, а король Неаполя просил с такой настойчивостью, что Карл X дал обещание прийти на бал к своему кузену, но при условии, что отряд королевских телохранителей разместится в Пале-Рояле за час до его прихода.
Все эти вопросы этикета были совершенно ничтожными в сравнении с главным вопросом, который обсуждался в то время между народом и королевской властью.
Тридцать первого мая, в девять часов вечера, герцог Орлеанский вместе со своей семьей встречал короля Карла X у дверей парадного вестибюля.
Войдя в дворцовые покои, они образовали пары: король подал руку герцогине Орлеанской, дофин — принцессе Аделаиде, герцог Орлеанский — дофине, герцог Шартрский — герцогине Беррийской — и увидели, что навстречу им идут король и королева Неаполя.
Празднество тотчас же началось.
Описывая это празднество, г-н де Сальванди пересказывает весь свой разговор с Луи Филиппом, начавшийся с остроты, которая обеспечила автору «Алонсо» его политическую карьеру:
— Монсеньор, это настоящий неаполитанский праздник: мы танцуем на вулкане.
И в самом деле, вулкан, уже давно грохотавший, не замедлил исторгнуть первые языки пламени.
Они вышли из Пале-Рояля, кратера, который все считали потухшим и который в действительности лишь дремал.
В тот день сад Пале-Рояля оставался открытым позднее обычного часа: герцог Орлеанский пожелал, чтобы народ тоже получил свою долю празднества, однако народу уже стало надоедать видеть лишь снизу внутренние покои дворца и празднества вельмож. Внезапно в саду послышался сильный гул, и яркое пламя заставило потускнеть свет тысяч свечей, освещавших бал: чьи-то неведомые руки поместили лампионы, наполненные жиром, под кучу стульев, стулья загорелись, и вулкан изверг пламя.
На какую-то минуту в гостиных Пале-Рояля воцарились суматоха и страх; в течение нескольких секунд король Карл X полагал, что он попал в какую-то западню, и уже готов был крикнуть, как это делают короли на сцене Французского театра: «Эй, гвардейцы, ко мне!» Но через мгновение все объяснилось, и толпу заставили покинуть сад. Празднество продолжалось без перерыва до утра, ничем более не омрачаясь, и в ту ночь монархия отделалась всего лишь шалостью.
То было слово, которым публике назвали ночное происшествие.
Вскоре сто пушечных выстрелов загремели в честь великой новости: они возвестили Парижу, Франции и Европе о взятии Алжира.
Как только эта великая новость пришла, барон д’Оссе бросился к королю.
Выслушав доклад своего военно-морского министра, король кинулся к нему, раскрыв объятия. Господин д'Оссе хотел поцеловать ему руку, но Карл X привлек его к своей груди.
— Нет, сударь, нет, — произнес он с присущей ему особой учтивостью, — нет, сегодня все обнимаются!
И король и министр обнялись.
Эта новая милость фортуны в еще большей степени, если только такое было возможно, увеличила доверие короля к г-ну де Полиньяку, ибо вскоре станет видно, в связи с подписанием ордонансов, что никто из министров не разделял мнение о безопасном состоянии общества.
Однако прозорливые умы, те, что видят сквозь туман людского брожения, встревожились.
Господин де Виллель, который, возможно, видел лучше других, поскольку он наблюдал издали, приехал в Париж и открыто высказал королю свои опасения, хотя это и не возымело никаких последствий.
Господин Бёньо воскликнул, словно охваченный страхом лоцман:
— Берегитесь! Монархия вот-вот опрокинется и пойдет ко дну, словно корабль, несущийся под всеми парусами во время урагана!
Господин де Меттерних сказал г-ну де Рейневалю, нашему послу в Вене:
— Я тревожился бы куда меньше, если бы князь де Полиньяк тревожился больше.
И в самом деле, чего бояться, если г-н Дюпен, один из вождей оппозиции, заявляет во время обсуждения достопамятного адреса:
— Фундаментальной основой этого адреса служит глубочайшее уважение к особе короля; он в высочайшей степени выражает почтение к древнему роду Бурбонов; он рисует легитимность не только как установленную законом истину, но и как общественную необходимость, которая для всех здравомыслящих людей является сегодня итогом опыта и убежденности.
Чего бояться, если общество «Помогай себе, и Бог тебе поможет», собравшееся на банкете в ресторане «Бургундский виносбор», решает, что король является главной властью в государстве, и провозглашает тост за здоровье Карла X?
Чего бояться, если во время банкета, устроенного шестью сотнями выборщиков и украшенного двумястами двадцатью одной символической короной, г-н Одилон Барро смешивает в одном тосте короля и закон?
О государственные деятели, могильщики монархий! Когда, наконец, вас оценят по вашему истинному достоинству! Когда, наконец, вас назовут вашими настоящими именами!
Двадцать четвертого июля министры держали совет.
— Все мы были единодушны в отношении необходимости ордонансов и права их издать, — заявил г-н де Полиньяк. — Один лишь господин де Ранвиль пожелал, чтобы их исполнение отложили на несколько недель; так что это был лишь вопрос времени.
Именно на этом заседании 24 июля было принято решение о подписании ордонансов.
Однако накануне своего отъезда г-н де Бурмон настоятельно советовал г-ну де Полиньяку дождаться его возвращения.
Господин д'Оссе напомнил князю этот разумный совет.
— Полноте! — ответил князь. — Мы не нуждаемся в нем. Разве я не являюсь временно исполняющим обязанности военного министра?
— Тем не менее на какое количество солдат вы можете рассчитывать в случае противодействия? — спросил г-н д’Оссе. — Имеете вы их хотя бы тысяч двадцать восемь или тридцать?
— Дело обстоит намного лучше, — ответил князь. — У меня их сорок две тысячи. Взгляните сами.
И он с одного края стола на другой перебросил военно-морскому министру свернутую в трубку бумагу.
Господин д'Оссе внимательно изучил бумагу, покрутил ее и так и сяк, а затем, с удивленным видом взглянув на князя, произнес:
— Да, но я вижу здесь лишь тринадцать тысяч человек, а тринадцать тысяч на бумаге это от силы семь или восемь тысяч наличного состава; ну а где остальные двадцать девять тысяч?
— Вокруг Парижа.
И военно-морскому министру пришлось удовольствоваться этим заверением.
Подписание ордонансов произошло 25 июля.
Какой-то ловкий финансист заплатил пятьдесят тысяч франков за сведения о подготовке ордонансов и играл на понижение.
Господин Ротшильд, игравший, напротив, на повышение, в ночь с 25-го на 26-е получил от г-на де Талейрана короткую записку:
«Я был сегодня в Сен-Клу; играйте на понижение».
Впрочем, этот смертный приговор монархии был вынесен не без торжественности.
Министры выстроились вокруг стола, которому три месяца спустя предстояло сделаться помостом их эшафота.
Слева от короля находился дофин, справа — князь де Полиньяк.
Вначале дофин высказался против ордонансов, но по первому же слову отца его убежденность склонилась перед волей короля.
Король опросил одного за другим всех министров.
Когда настал черед г-на д’Оссе отвечать, военно-морской министр склонился в поклоне.
— Государь, — сказал он, — мое мнение сегодня то же, каким оно было вчера. Я полагаю, что разумнее будет повременить.