Страница 33 из 164
«Бремгартен, 27 января 1795 года.
Сударь, я видела в Швейцарии молодого герцога Орлеанского… С тех пор как он покинул армию, его поведение в отношении матери было безупречным… Его образ жизни тот же, что и у его предка Генриха IV; он меланхоличен, но кроток и скромен. Все его чаяния заключаются в том, чтобы уехать в Америку и забыть там о величии и страданиях, сопутствовавших его юности, но он не владеет ничем на свете… Не могли бы Вы оказать мне услугу, сообщив вдовствующей герцогине Орлеанской о его благородном поведении и его глубоком уважении к ней?»
Возможность осуществить желание принца уехать в Соединенные Штаты вытекала из обстоятельства, связанного с его прежним высоким положением.
Полномочный посланник Соединенных Штатов во Франции, занимавший этот пост с 1792 по 1794 годы, был принят в Пале-Рояле в последние дни могущества Филиппа Эгалите. Разделяя принципы пылкого пуританства, американский дипломат увидел в герцоге Орлеанском лишь то, что, вероятно, увидят в нем будущие поколения: истинного республиканца, пожертвовавшего всем ради своей страны, введенного в заблуждение, возможно, примерами того и другого Брута, чье имя, символ несгибаемых добродетелей, послужило предлогом для стольких преступлений; и потому он проникся к нему подлинной дружбой.
Но главное, он хорошо знал герцогиню Орлеанскую и высоко ценил эту святую женщину за ее нравственные достоинства.
Звали этого посланника г-н Говернер Моррис. Госпожа де Флао, которая в те времена весьма часто бывала в Пале-Рояле, познакомилась там с г-ном Говернером Моррисом и, найдя приют, как и молодой принц, в доме г-на де Монтескью, возымела мысль написать американскому посланнику и обрисовать ему положение герцога Орлеанского.
Уже следующей почтой принц получил письмо г-на Говернера Морриса, содержавшее приглашение немедленно отправиться в Америку; стоит ему добраться до Нью-Йорка, как он немедленно окажется под защитой правительства и ему не надо будет не только ничего более опасаться, но и ни о чем более беспокоиться.
К этому письму был присовокуплен переводный вексель на сто луидоров, выписанный на базельского банкира. Эти сто луидоров предназначались на путевые издержки принца.
Принц ответил тотчас же:
«Бремгартен, 24 февраля 1795 года.
Сударь, я с большим удовольствием принимаю предложения, которые Вы мне делаете. Ваша доброта есть благодеяние, которым я обязан моей матери и нашей подруге. Уверен, что моя добрейшая мать немного утешится и будет спокойнее, узнав, что я нахожусь подле Вас. Я намерен трудиться в Вашей счастливой стране, чтобы стать независимым. Я едва вступил в жизнь, когда меня стали одолевать великие беды, но, слава Богу, они не привели меня в уныние. Большим счастьем в моих невзгодах является то, что моя юность не дала мне времени привыкнуть к высокому положению и усвоить привычки, от которых трудно отказаться, и то, что я лишился состояния прежде, чем мог либо злоупотребить им, либо даже растратить его.
Наша добрейшая подруга соблаговолила сообщить Вам о некоторых особых обстоятельствах, касающихся моего нынешнего положения, которое довольно плачевно и о котором Вы теперь должны быть осведомлены. Я надеюсь, сударь, что проявленное мною доверие послужит для Вас доказательством чувств уважения и дружбы, которые Вы мне внушаете. Л. Ф. ОРЛЕАНСКИЙ».
То, что такая дорога открылась достославному путешественнику, произошло весьма вовремя: гонения, которым он подвергался, вот-вот должны были распространиться и на г-на де Монтескью. Герцог Орлеанский узнал об этом обстоятельстве косвенным образом, благодаря нескольким словам, случайно уловленным из разговора, который собеседники вели, полагая, что он их не слышит, а он услышал.
В тот же момент его решение уехать стало бесповоротным.
На другой день после того, как принц сделал это открытие, а именно 10 марта 1795 года, он покинул Бремгартен.
Что же касается его сестры, то она еще 11 мая 1794 года, то есть примерно за год до этого, покинула монастырь святой Клары в Бремгартене и уехала в Венгрию, к принцессе де Конти, своей тетке.
Со своей стороны, г-жа де Жанлис находилась в Гамбурге, вместе с г-ном де Балансом и Дюмурье.
Господин де Монтескью дал герцогу Орлеанскому письмо, адресованное Дюмурье, который, нисколько не отказавшись от надежды восстановить монархию, трудился над этим как никогда деятельно.
Двадцатого марта герцог Орлеанский прибыл в Гамбург в сопровождении г-на де Монжуа и Бодуана. Он нашел там Дюмурье, который тотчас же ответил на письмо г-на де Монтескью. Этот ответ содержит следующий пассаж, служащий подтверждением того, что мы сказали о надеждах победителя при Вальми:
«Как Вы догадываетесь, я с величайшим удовольствием обнял моего молодого друга. Я нашел его безропотным и мужественным. Он провел со мной пять дней. Я бы с радостью удержал его на все лето, но если бы это обнаружилось, все стали бы говорить, что я подготавливаю его царствование и заботливо взращиваю главу новой династии…
И в самом деле, я смотрю теперь на династию Капетингов как на закончившуюся, ибо ни одна из революций, которые могут порождать друг друга, не будет благоприятной для нее. Рано или поздно во Франции будет король. Не знаю, когда, не знаю, кто, но наверняка он будет взят не из прямой линии Бурбонов».
Примечательно, что почти в то самое время, когда Дюмурье писал эти строки, будущий король Франции проявил себя во время мятежа 13 вандемьера, и в дальнейшем ему предстояло осуществить предсказание Дюмурье и одновременно опровергнуть его.
По прибытии в Гамбург, принц, вместо того чтобы отплыть в Америку, вдруг оказался охвачен юношеской прихотью: он решил посетить северные страны, продвинувшись как можно дальше на север, вплоть до того места, где земля кончится у его ног, как сказал Реньяр. Вне всякого сомнения, прежде чем очутиться перед лицом холодной реальности таких людей, как Вашингтон и Адамс, ему захотелось побродить среди волшебных туманов Эльсинора.
Шестого мая 1795 года он высадился на берег Швеции.
Король Густав III был незадолго до этого убит Анкарстрёмом, Горном и Риббингом, и регентом Шведского королевства был герцог Сёдерманландский.
Герцог Сёдерманландский, которого называли шведским Орлеаном, мог быть для изгнанника лишь своего рода защитой. Впрочем, он засвидетельствовал ему полнейшую симпатию, превосходно принял его и защитил от преследований со стороны французского посланника, некоего Ривальса, получившего от Директории приказ особым образом надзирать за молодым герцогом Орлеанским.
XXI
В течение двух следующих месяцев наш путешественник объездил весь тот край старинных легенд, подлинную родину призраков и привидений, что зовется Данией. Он увидел замок Кронборг и сады Гамлета, посетил Хельсингборг и Гётеборг, поднялся к озеру Венерн, чтобы полюбоваться водопадами на реке Гёта-Эльв у Трольхеттана; затем он направился в Норвегию, посетил в Фредриксхальде крепость, где погиб Карл XII, и остановился на несколько дней в Христиании; пребывая там под именем Корби, он познакомился с протестантским пастором Моно, с которым позднее встречался в Париже; затем проследовал вдоль берегов Норвегии до залива Сальтен, увидел Мальстрём, подлиннейшую бездну, которая кажется заимствованной из какой-нибудь сказки «Тысячи и одной ночи» для очередного путешествия Синдбада-морехода; затем пешком, с несколькими лапландцами, преодолевая горы, достиг залива Тюс, добрался до мыса Норд и, проведя несколько дней среди снегов, напротив океана льдов, в восемнадцати градусах от Северного полюса, вернулся в Торнио, на берег Ботнического залива, где вряд ли побывал кто-нибудь из французов с тех пор, как король Людовик XV отправил туда Мопертюи измерять длину градуса меридиана за Полярным кругом.
Наконец, возвращаясь через Або, молодой принц пересек Финляндию и, осмотрев вплоть до реки Кеми поля сражений русских со шведами, снова приехал в Стокгольм, где, как мы уже сказали, на границах цивилизованного мира его ожидали преследования.