Страница 96 из 195
Тринадцатого июля он добавил:
— Я уже сообщил вам о моих мыслях в отношении мер, которые беспорядки в Париже уже вынудили меня принять. Лишь мне одному дано право судить об их необходимости, и я не могу вносить в них никаких изменений.
Так что король упорствовал в своем замысле принуждения.
Вечером 12 июля прошел слух, что 13-го должно состояться заседание Национального собрания с участием короля и что двор имеет твердое намерение захватить Париж в ночь с 14 на 15 июля. Как только Париж окажется занят войсками, Национальное собрание будет распущено.
Тринадцатого июля Национальное собрание открыло свое заседание, не подозревая, что оно будет длиться шестьдесят часов подряд. Однако на всякий случай работа заседания началась с провозглашения его непрерывным, что явилось совершенно революционной мерой, которую применили тогда впервые и которую впоследствии применяли каждый раз, когда совершалась очередная революция.
После долгих споров по поводу права короля сохранять на посту своих министров или смещать их, Национальное собрание решило отправить к королю депутацию, чтобы разъяснить ему все опасности, угрожавшие столице и королевству, необходимость отвода войск, присутствие которых обостряло уныние народа, и насущную нужду доверить охрану столицы городской милиции.
Мы уже видели, каков был ответ короля: он упорствовал в своих враждебных намерениях и отказался дать согласие на формирование национальной гвардии.
И тогда г-н де Лафайет, заявивший 11 июля, что вооруженное восстание против деспотизма является святейшим долгом, предложил декретировать ответственность министров, и по итогам речей, произнесенных в начале заседания господами Мунье, Тарже и Лалли-Толлендалем, Национальное собрание приняло заявление, которое мы приводили выше[15].
После того как это заявление было принято, Лафайета назначили руководить собранием в ночные часы, в отсутствие архиепископа Вьеннского, преклонный возраст которого не позволял ему выдерживать подобную усталость.
Около сотни депутатов охраняли зал и провели ночь, улегшись на столах или прикорнув на скамейках.
На другое утро архиепископ Вьеннский отправился в Версальский дворец, чтобы сообщить королю о решении, принятом накануне Национальным собранием, но, при всей настойчивости, с какой он убеждал короля, ему удалось добиться от него лишь следующих слов:
— Я изучу это решение.
Как нетрудно понять, этот ответ, который архиепископ передал Национальному собранию около девяти часов утра, никоим образом не удовлетворил депутатов. И тогда, перейдя к другим делам, они занялись продолжением проверки полномочий и формированием комитета, которому поручалось изложить основы новой конституции.
Однако Мирабо напомнил собранию о жгучем вопросе, стоявшем в этот момент перед депутатами; он вернулся к уже предлагавшейся им прежде резолюции об отводе войск и потребовал принять ее. Его предложение отвергли, настолько еще было велико уважение к королевской власти, однако снова, уже во второй раз, оправили во дворец председателя собрания и депутатов, входивших в утреннюю депутацию.
Между тем виконт де Ноайль, барон де Вимпфен и два выборщика из Ратуши известили Национальное собрание об ограблении дома Инвалидов и принесли депутатам страшную и совершенно неожиданную весть о захвате Бастилии.
Что же касается короля, то от него все эти новости скрывали. В девять часов вечера во дворец явился г-н Бертье, интендант Парижа; разумеется, ему было известно, о том, что происходит в столице, и, тем не менее, когда король подошел к нему и спросил: «Ну что, господин Бертье, какие новости? Что поделывают в Париже? Что с тамошней смутой?», Бертье ответил: «Да все обстоит довольно хорошо, государь. Там еще случаются незначительные волнения, однако очень скоро их удастся подавить и они не будут иметь никаких последствий».
Как мы знаем, этими незначительными волнениями, которые якобы не должны были иметь никаких последствий, являлись захват Бастилии и убийство десятка человек.
Тот, кто скрывал таким образом от короля правду, был далек от догадки, что не пройдет и недели, как он сам, подобно Флесселю и маркизу де Лоне, будет убит.
Забота скрывать от короля все происходящее доходила до того, что, хотя театры были закрыты, ему каждый день присылали театральный листок и показывали перечень пьес, сыгранных в воскресенье, понедельник и вторник, хотя эти пьесы никто не играл. Более того, специально для него ежедневно печатали курс государственных бумаг, дабы король мог видеть, как эти бумаги неуклонно растут в цене, хотя с каждым днем они пугающе дешевели.
Первые известия о захвате Бастилии воспринимались в Версале как ложь. Захваченная Бастилия — да это же нечто невозможное! И правда, Бастилия действительно была неприступной, и сдалась она сама, словно преступник, терзаемый собственной нечистой совестью и сдающийся в руки правосудия. Пришлось спешно отправить одного за другим несколько курьеров, чтобы Национальное собрание решилось поверить в случившееся.
Между тем г-н де Ноайль заявил:
— Бастилия захвачена, я видел, как ее захватили.
Господин де Вимпфен заявил:
— Комендант мертв, я видел, как его убили.
В десять часов вечера в Версальском дворце еще ничего не знали о событиях, произошедших днем; король, по своей привычке, рано лег спать.
В этот момент в Версаль прибыл герцог де Лианкур.
Его должность главного королевского гардеробмейстера давала ему доступ к особе короля в любой час. И он потребовал, чтобы короля разбудили.
Король приподнялся на локте и стал ждать.
Войдя в покои короля, герцог де Лианкур рассказал ему о повальном предательстве гвардейцев, захвате Бастилии, об имевших место убийствах и об охватившем весь Париж восстании, которое выплеснуло на его улицы и площади двести тысяч вооруженных людей.
— Но ведь это бунт?! — после нескольких мгновений молчания, вызванного изумлением, воскликнул король.
— Нет, государь, — ответил герцог, — это революция. И лишь тогда король отдал приказ об отводе войск.
В Версале в это время находились два принца, пребывавших в сильной тревоге: одним из них был граф д'Артуа, другим — герцог Орлеанский.
Первый тревожился из-за своей непопулярности.
Второй, напротив, из-за своей популярности.
К графу д'Артуа пришел некий депутат, его близкий знакомый, в определенном смысле один из тех, с кем он вместе воспитывался. Байи, который рассказывает эту историю, не называет его имени, но мы его назовем: это был г-н де Ларошфуко-Лианкур. Итак, он пришел к принцу и сказал ему:
— Монсеньор, в обществе вас обвиняют, причем крайне настойчиво. Если вы невиновны, а я полагаю, что дело обстоит именно так, вам следует оправдаться; если же вы виновны, вам подобает искупить вину. Есть средство осуществить одновременно и то, и другое и восстановить мир в королевстве: оно состоит в том, чтобы побудить короля прийти завтра в Национальное собрание и присоединиться к нему.
Граф д'Артуа воспринял совет и поспешил к королю, пообещав склонить его к этому поступку.
Тем временем г-н де Лианкур отправился в Национальное собрание; он отыскал там славного Байи, своего друга, который в этот час тоже испытывал определенный страх, но в подобных обстоятельствах поостерегся бы лечь и уснуть, как это сделал король.
Господин де Лианкур рассказал Байи о том, что ему удалось сделать, и об обязательстве, взятом на себя графом д'Артуа, окончательное решение которого ему предстояло узнать на другой день, в половине восьмого утра, то есть во время утреннего выхода принца.
Затем, обращаясь к Байи, он добавил:
— Послушайте, мне хотелось бы, явившись завтра утром к принцу, указать ему в общих чертах то, что королю следовало бы сказать Национальному собранию, а поскольку вы, — продолжал он, — лучше всех знаете состояние умов, ибо вы руководите собранием, перед которым король предстанет, я хотел бы, чтобы мы с вами заранее согласовали, что ему надо сказать депутатам.