Страница 95 из 195
— Пощады, — кричит он, — пощады детям!
Этот крик, вырвавшийся из сердца, находит отклик во всех сердцах; призыв к милосердию повторяют внутри Ратуши, его повторяет десятитысячная толпа снаружи, и, по крайней мере в этот день, резня прекращается.
В Бастилии обнаружили всего семь заключенных; это были:
некто Бешад, Лакореж, Ларош и Пюжад;
граф де Солаж,
Тавернье,
ирландец по имени Уайт.
Первые четверо были мошенниками, подделавшими подписи господ Туртона и Равеля и г-на Галле де Сантерра, парижских банкиров.
Граф де Солаж был арестован в 1782 году в Тулузе, своем родном городе, по приказу министра Амело и требованию собственного отца, за дурное поведение и грехи молодости, как сказал он сам; вначале его препроводили в Венсен, а в 1784 году, когда донжон Венсенского замка освободили от заключенных, перевели оттуда в Бастилию. В течение семи лет тюремного заключения, которые ему пришлось претерпеть, г-н де Солаж ни разу не подвергался допросам и не получил ни одного письма от своей семьи и от своих друзей. Он не знал, что г-н Ленуар уже не занимал должность начальника полиции, что созывалась Ассамблея нотаблей и что в Версале заседают Генеральные штаты. Он не знал ни о чем, даже о кончине своего отца, который забыл походатайствовать, прежде чем умереть, о его освобождении, и, вероятно, несчастный оставался бы в заключении до конца своих дней, если бы не произошло события, вернувшего ему свободу.
Услышав первые звуки ружейных выстрелов, он поинтересовался, что случилось, и ему ответили, что это из-за дороговизны хлеба восстал народ. Когда Бастилию захватили, его камера стояла открытой и его тюремный надзиратель Гийон прятался у него, прикрываясь тем, что принес ему обед, а в действительности, чтобы просить его о защите от ярости народа.
Тавернье был внебрачным сыном Пари-Дюверне, брата Пари-Монмартеля. Он уже давно лишился разума и не хотел выходить из своей камеры; выборщикам пришлось отправить его в Шарантой.
Уайт был помешанным в еще больше степени, чем Тавернье, и от него нельзя было ничего добиться. В течение нескольких дней его прогуливали по Парижу и показывали всем, словно диковинного зверя. Несмотря на все предпринятые поиски, ничего определенного о его происхождении установить не удалось; каждую неделю он рассказывал какую-нибудь новую историю, отличавшуюся от предыдущей. Он прекрасно говорил по-английски, однако по его легкому акценту можно было понять, что его родина — Ирландия. Тюремный надзиратель Гийон утверждал, что этот узник был родственником г-на де Сартина.
Итак, Бастилию захватили, однако это было лишь полдела: следовало еще осуществить пророчество Калиостро, который в 1786 году предсказал, что не пройдет и пяти лет, как на месте крепости будут танцевать.
А для того, чтобы там танцевать, следовало ее снести. Снос крепости был декретирован и доверен архитектору Паллуа, одному из победителей Бастилии. Голова у Паллуа и так уже была разгорячена свершившейся победой, но, когда он узнал, какая миссия ему доверена, это вскружило ему голову окончательно. Порученное ему дело превратилось в священнодействие. Революция, как и старые мелодрамы, имеет своего шута, своего паяца. Таким шутом и стал Паллуа. Он заказал себе печать с изображением башен Бастилии, а для своей кареты — герб с тем же изображением; отливал небольшие гипсовые фигурки Бастилии и продавал их на бульварах; обтесывал камни крепости и делал из них уменьшенные макеты Бастилии, рассылая их во все департаменты; отправлял эти камни к границам, где они должны были обозначать пределы территории Свободы; высекал из них рельефные бюсты Мирабо и Руссо. Наконец, из железа, свинца и меди, добытых при разрушении крепости, он чеканил медали: одних только железных медалей было изготовлено общим весом более четырех тысяч фунтов; из оставшихся материалов он хотел соорудить мост Свободы. Он предлагал воздвигнуть колонну Свободы и разбить сад Свободы; он даже изготовил чертеж этой колонны, которая, в похвалу ему будет сказано, была бы не менее уродливой, чем та, какую мы воздвигли после революции 1830 года.
Разрушение Бастилии длилось целый год, а именно с 15 июля 1789 года, когда оно началось, и до 21 мая 1790 года. Паллуа ввел систему особых удостоверений для подрядчиков, надзирателей и работников. Удостоверения подрядчиков были красными, надзирателей — голубыми, работников — белыми; составленные вместе, эти три удостоверения соответствовали, как мы видим, трем национальным цветам: Паллуа явно был человек с воображением.
Перед каждым народным праздником Паллуа помещал на своей двери доску, которая была сделана из печной плиты, вывезенной из Бастилии; на ней была высечена надпись:
«ПРОБУЖДЕНИЕ СВОБОДЫ».
Проследив жизненный путь Паллуа, мы увидим его поочередно рифмоплетом, солдатом, бунтовщиком и даже узником, над которым тяготели серьезные обвинения, свидетельствовавшие о том, что он употребил на медали не все железо, не всю медь и не весь свинец, добытые в Бастилии.
Но он всегда был патриотом.
Паллуа умер в Со-Пентьевре 19 января 1835 года.
XIX
Обстановка в Национальном собрании. — Впечатление, которое произвела отставка Неккера. — Господин де Брольи. — Король. — Королева. — Заявление о непрерывности заседания Национального собрания. — Требование об отводе войск. — Ответственность министров. — Весть о захвате Бастилии. — Неосведомленность короля. — «Но ведь это бунт?! — Нет, государь, это революция!» — Герцог де Лианкур. — Байи. — Граф д'Артуа и герцог Орлеанский. — Мирабо. — Депутация. — Король в Национальном собрании. — Женщина из народа. — Оркестр швейцарской гвардии. — Король в часовне. — Тревога в Париже. — Байи, мэр Парижа. — Отвод войск. — Господин де Лалли-Толлендаль. — Моро де Сен-Мери. — Бегство графа д'Артуа и его сыновей. — Начало эмиграции. — Госпожа де Полиньяк. — Прощания. — Король в Париже. — Пушки и букеты цветов. — Новая кокарда. — Неккера приглашают вернуться. — Возвращение в Версаль.
Вернемся к Национальному собранию, которое мы совсем упустили из виду, и посмотрим, чем оно занималось в течение трех истекших дней.
В воскресенье 12 июля Национальное собрание не заседало, и его члены рассеялись по Парижу, Версалю и округе. В эти великие дни каждый из депутатов, словно идущая по следу собака, рыскал в поисках новостей, держа нос по ветру и на лету хватая те, что носились в воздухе и попадались ему на пути.
Ближе к вечеру, когда стало известно об отставке министров, а главное, г-на Неккера, все депутаты, оказавшиеся в это время в Версале, собрались, не сговариваясь; но, поскольку это заседание не было регламентным, оно прошло скорее в разговорах, чем в прениях.
Лица у всех были мрачные, и в головах у всех царила тревога; казалось, что судьба Франции полностью зиждилась на том, отправится г-н Неккер в изгнание или будет возвращен. Даже Мирабо — а он, как известно, никоим образом не был другом этого министра, — так вот, даже Мирабо во всеуслышание заявил, что он не иначе как с ужасом вымеряет глубину бездны, в которую смена министерства в подобный момент может увлечь королевскую власть.
И в самом деле, отставка министерства г-на Неккера доказывала, что королевская власть решила отважиться на государственный переворот; король, впрочем, и не скрывал этого намерения. Господин де Брольи сказал королеве:
— Дайте мне сто тысяч солдат и сто миллионов ливров, и я отвечаю за все.
— Вы будете все это иметь, — ответила ему королева.
И действительно, все это он имел: сто тысяч солдат — благодаря сосредоточению войск в направлении Парижа и сто миллионов ливров — благодаря выпуску государственных казначейских билетов.
Десятого июля король заявил:
— Мне необходимо употребить те средства, какие есть в моей власти, дабы восстановить порядок в столице и ее окрестностях и поддерживать его.