Страница 88 из 195
Однако вместо ружей в ящиках оказались лоскуты старого белья и огарки сальных свечей. Кто был виновником этой оскорбительной насмешки или этого постыдного предательства, за которое купеческому старшине предстояло заплатить так дорого? Никто этого не знает. При виде предметов, извлеченных из роковых ящиков, он ужаснулся первым, стал молоть всякий вздор и указал на картезианский и целестинский монастыри как на места хранения оружия.
В течение двенадцати часов толпа грабила два этих монастыря, как прежде разграбила монастырь Сен-Лазар, однако не нашла там ни одного ружья и ни одного пистолета.
— Я ошибся! Я ошибся! — в смущении отвечал на все вопросы Флессель.
Затем, по настоятельной просьбе депутатов избирательного округа Сент-Андре-дез-Ар дать указание остановить эти поиски, купеческий старшина написал следующее распоряжение:
«Поскольку картезианцы заявляют, что у них нет никакого оружия, комитет выборщиков отменяет приказ, данный накануне».
В ожидании обещанных ружей, которые все никак не прибывали, в избирательных округах изготовили пятьдесят тысяч пик. Кареты, отнятые у тех, кого уже называли врагами, пригнали на Ратушную площадь и сожгли; сквозь отдушины подвалов, где он охранял порох, храбрый аббат д'Ормессон видел, как взметаются к небу языки пламени. Предание карет огню длилось часть ночи, и карета г-на де Ламбеска была одной из тех, что стали пищей для этого костра. Тем не менее багажный сундук, отцепленный от кареты, удалось спасти, и в канцелярию выборщиков отнесли содержавшиеся в нем вещи.
Париж являл собой сверхъестественное зрелище. Это был огромный кратер, где бурлила революционная лава. Гигантский костер, пылавший на Гревской площади, озарял своими зыбкими отблесками мрачные башни собора Парижской Богоматери, которые словно шатались на своих основаниях. Повсюду стучали молоты, раскаленное железо из горнов переходило на наковальни и сыпавшиеся из дверей и окон искры долетали до набережных. На улицах совершали странные, пугающие, страшные гуляния люди, вооруженные пиками и косами. Время от времени из Пале-Рояля, этого революционного центра, доносились громкие крики, разлетавшиеся по Парижу, словно стаи буревестников, и, перекрывая все остальные голоса, звучал зловещий, тоскливый, беспрестанный голос набата, отвечавший своим однообразным гулом на тысячекратно повторявшиеся крики «К оружию!».
В два часа ночи у Ратуши раздался сигнал тревоги; прошел слух, что из Сент-Антуанского предместья вышли пятнадцать тысяч человек и они идут на Ратушу, которая неминуемо будет взята силой.
— Этого не случится, — отвечает вестникам дурных новостей г-н Легран де Сен-Рене.
— И как же вы воспрепятствуете этому?
— Вовремя взорвав ее. Попросите у аббата д'Ормессона пять бочек пороха и велите поместить их в комнате, смежной с залом заседаний.
Его приказ исполняют, бочки прикатывают, и, завидев уже первую из них, неблагонадежные люди бледнеют и удаляются.
Наступает утро, и над этим животворным беспорядком, этим созидательным хаосом занимается день.
Господин де Безенваль по-прежнему находится в доме Инвалидов.
В пять часов утра к нему входит какой-то человек с пылающими глазами, отрывистой, быстрой речью и сияющим отвагой лицом.
— Господин барон, — говорит он, — вам следует заранее знать, что всякое сопротивление бесполезно: к этому часу парижские заставы уже подожгли или поджигают; я ничего не могу с этим поделать, а вы тем более. Не пытайтесь препятствовать поджогам: вы пожертвуете тысячами людей, но не погасите ни одного факела.
«Не помню, что я ответил этому человеку, — говорит в своих "Мемуарах" г-н де Безенваль, — но он побледнел от ярости и стремительно вышел. Мне следовало арестовать его, но я этого не сделал».
Тем временем формируются роты: казалось, что в воздухе веет какой-то сплачивающей силой, которая подталкивает одних людей к другим. Уже есть отряды добровольцев, они именуются ротой Артиллерии, ротой Судейских, ротой Аркебузы; есть порох, есть селитра, есть даже пушки, принадлежащие французским гвардейцам, — но нет ружей.
Господин Эти де Корни, городской прокурор, получает от комитета выборщиков поручение потребовать у г-на де Сомбрёя ружья, хранящиеся в доме Инвалидов.
Он отправляется туда, сопровождаемый тридцатитысячной толпой горожан.
Его пускают за ограду; горожане остаются снаружи.
Он исполняет данное ему поручение, однако г-н де Сомбрёй отрицает, что у него есть оружие. Господин де Корни не настаивает, и его выпроваживают, но в ту минуту, когда ему открывают ворота и народ догадывается о том, что произошло, ворота выдавливают, и тридцать или сорок тысяч человек устремляются вперед, преодолевают рвы, разоружают часовых и приступают к поискам оружия.
Послушайте рассказ часовщика Юмбера, участника и свидетеля этой невероятной сцены.
«Утром мне стало известно, что в доме Инвалидов раздают оружие городским округам. Я тотчас же вернулся, чтобы известить об этом граждан округа Сент-Андре-дез-Ар, собравшихся в половине первого пополудни. Господин Пуарье, командир милиции, понял важность этой новости и настроился повести туда своих ополченцев. Я вызвался сопровождать его вместе с пятью или шестью гражданами.
Мы пришли в дом Инвалидов около двух часов пополудни и натолкнулись там на огромную толпу, в которой нас развело в разные стороны. Что сталось с командиром и его отрядом, мне не было известно. Я шел следом за толпой, чтобы добраться до хранилища, где лежало оружие.
Встретившись на лестнице, которая вела в подвал, с человеком, державшим в руках два ружья, я взял у него одно и двинулся в обратную сторону. Однако в верхней части лестницы толпа сделалась настолько плотной, что все, кто поднимался кверху, попадали навзничь и свалились на дно подвала. Осознав, что при падении я лишь ушибся, а не поранился, я подобрал свое ружье, лежавшее у моих ног, и тут же отдал его какому-то человеку, у которого ружья не было.
Несмотря на случившееся жуткое падение, толпа упорно продолжала спускаться вниз. Поскольку никто не мог подняться наверх, в подвале набилось столько народа, что все принялись страшно кричать, как это делают люди, которых душат.
Многие уже лишились сознания. И тогда все те, кто, находясь в подвале, был вооружен, воспользовались чьим-то советом атаковать невооруженную толпу и заставить этих людей сделать крутой поворот, приставив к их животу штык. Совет оказался удачным: воспользовавшись минутой ужаса, заставившего толпу отступить на шаг, мы построились в ряд и вынудили ее подняться наверх.
Когда толпа поднялась наверх, нам удалось вынести из подвала задохнувшихся там людей и положить их на траву возле собора и крепостного рва.
Оказав помощь в переносе этих людей и обеспечив его, я увидел бесполезность моего дальнейшего присутствия там и, держа в руках ружье, принялся искать своего командира, однако поиски эти оказались тщетными. И тогда я направился к своему округу. По дороге я узнал, что в Ратуше раздают порох, и двинулся туда; мне и в самом деле выдали там четверть фунта пороха, но пуль не дали, ибо, как утверждалось, их в наличии не было».
Едва только пушки и ружья оказываются в руках у народа, все начинают думать о том, как их использовать.
Двадцать шесть тысяч ружей раздали народу; пушки приволокли ко всем постам, четыре орудия привезли к Бастилии.
В разгар всей этой суматохи по городу продолжают ходить самые странные слухи, содержащие самые невероятные новости.
Говорят, что Королевский немецкий полк построился в боевой порядок у Тронной заставы.
Говорят, что полки, размещенные в Сен-Дени, выдвинулись к Ла-Шапели и угрожают предместью.
Говорят, что враг уже в предместье; что там убивают всех, женщин и детей и что на улице Шаронн кровь течет рекой.
Говорят, наконец, что комендант Бастилии, г-н де Лоне, выдвинул свои пушки на огневую позицию и видно, как их зияющие жерла угрожают одновременно предместью Сент-Антуан, предместью Сен-Марсель и бульварам.