Страница 89 из 195
И тогда раздается крик, который, подобно пороховой дорожке, несется от одного конца Парижа до другого:
— На Бастилию! На Бастилию!
Но кто, о Господи, кто приносит в тот час, когда вспыхивают революции, эти безумные новости, которые вызывают дрожь у всего народа?!
Кто первым испускает один из тех громких криков, которые повторяет затем вся нация?
Одному лишь тебе, Господи, ведомо это!
Итак, весь Париж единым голосом кричал:
— На Бастилию! На Бастилию!
XVIII
Бастилия. — Изречение г-жи дю Оссе. — Узники. — Тюрьмы. — Шатонёф. — Сен-Флорантен. — Указы о заточении без суда и следствия. — Торговля указами. — Иезуиты. — Маркиали. — Лозен. — Латюд. — Народная ненависть. — Господин де Лоне. — Господин де Безенваль. — Набат. — Ружейные выстрелы. — Де Лоне. — Депутаты. — Тюрио де Ла Розьер. — «Этого хочет народ!» — Пушки оттянуты назад. — Часовой. — Ошибка народа. — Постановление комитета. — Господин Клуэ. — Письма г-на де Безенваля. — Господин де Флессель, его смерть. — Комендант готовится к штурму. — Жертвы. — Эли. — Заключенные.
Уже более пяти веков существовало здание, давившее на грудь Франции, подобно тому как адская глыба давила на плечи Сизифа.
Однако Франция, менее уверенная в своих силах, чем титан, никогда не пыталась сбросить с себя тяжкое бремя.
Этим зданием, феодальной печатью на плане Парижа, была Бастилия.
Да, король был слишком добр, как говорила г-жа дю Оссе, чтобы отрубать головы.
Однако он отправлял людей в Бастилию.
А попав по приказу короля в Бастилию, человек оказывался предан забвению, отдален от людей, похоронен, уничтожен.
Ему суждено было оставаться там до тех пор, пока король не вспомнит о нем, но королям всегда приходится думать о стольких новых делах, что зачастую они забывают о старых.
Впрочем, во Франции была не одна бастилия: их было два десятка, и назывались они Фор-л’Эвек, Сен-Лазар, Шатле, Консьержери, Венсен, замок Ла-Рош, замок Иф, острова Сент-Маргерит, Пиньероль и другие.
Но лишь крепость у Сент-Антуанских ворот звалась Бастилией с большой буквы, как Рим звался Городом с большой буквы.
Это была Бастилия в полном смысле слова, и она одна стоила всех остальных.
В течение едва ли не целого столетия управление Бастилией находилось в руках одной и той же семьи.
По времени семья эта царствовала не меньше, чем какая-нибудь королевская династия.
Родоначальником избранного клана был Шатонёф. Ему наследовал его сын Ла Врийер. И, наконец, Ла Врийера сменил его собственный сын, Сен-Флорантен, приходившийся внуком Шатонёфу.
Династия угасла в 1777 году.
Никто не может сказать, сколько тайных указов о заключении в тюрьму без суда и следствия было подписано за время этих трех царствований.
Один лишь Сен-Флорантен подписал их более пятидесяти тысяч.
Отмена этих указов означала утрату большого дохода.
Их продавали отцам, желавшим избавиться от своих сыновей; их продавали женщинам, желавшим избавиться от своих мужей.
И чем красивее были женщины, тем дешевле продавались указы.
С конца царствования Людовика XIV все государственные тюрьмы, и прежде всего Бастилия, находились в руках иезуитов.
В 1775 году только в шести из этих тюрем насчитывалось триста узников.
Напомним главных из них:
Железная маска,
Лозен,
Латюд.
Иезуиты были исповедниками; для большей надежности именно они исповедовали узников.
Опять-таки для большей надежности узников, когда они умирали, хоронили под вымышленными именами.
Тот, кого называли Железной маской, был, как мы помним, похоронен под именем Маркиали.
Он провел в заключении сорок пять лет.
Лозен оставался там четырнадцать лет.
Латюд — тридцать четыре года.
Но Железная маска и Лозен хотя бы были повинны в величайших преступлениях.
Железная маска, был он братом Людовика XIV или нет, походил на него, по слухам, как две капли воды.
Какая неосторожность — осмелиться походить на короля!
Лозен чуть было не женился, а может даже и женился на Великой мадемуазель.
Какая дерзость — жениться на принцессе!
Но чем провинился бедняга Латюд?
Так что Бастилию ненавидели недаром.
Народ воспринимал ее как живое существо, как нечто вроде тех гигантских тарасок или громадных жеводанских чудовищ, что безжалостно пожирают людей.
И потому при возгласе «На Бастилию!» словно электрический разряд пробежал по телам людей.
Все бросились к каменному исполину.
Однако возыметь мысль взять Бастилию приступом было безрассудством.
Бастилия имела запас продовольствия, гарнизон, артиллерию.
Бастилия имела стены толщиной в пятнадцать футов вверху и сорок футов в основании.
Бастилия имела коменданта, которого ненавидели за его лихоимство, коменданта, который продавал узникам хлеб, воду и даже воздух на вес золота.
Комендант был предупрежден, что со дня на день будет предпринято нападение на Бастилию.
Предупрежден он был г-ном де Безенвалем, который 5 июля отправил ему следующее письмо:
«Посылаю Вам, сударь, г-на Бертье, штабного офицера, с целью получить сведения о состоянии Бастилии и продумать вместе с Вами меры предосторожности, какие необходимо предпринять как в отношении размещения, так и состава гарнизона, который может Вам понадобиться. Посему прошу Вас предоставить ему все данные, относящиеся к этому вопросу. Меня не обеспокоили те крайние тревоги, какие Вы мне высказали, ибо я уверен в своей правоте, и Выв самом деле увидите, что ничего дурного с Вами не случится; однако будущее переменчиво, и потому я стараюсь быть осведомленным о положении дел в крепости. Барон де БЕЗЕНВАЛЬ»
Так что г-н Бертье вместе с комендантом осмотрел Бастилию, и все необходимые меры предосторожности были приняты.
В восемь часов утра поползли слухи о том, что пушки Бастилии нацелены на Сент-Антуанское предместье, предместье Сен-Марсель и бульвары.
Узнав эту новость, комитет выборщиков, которому не пришло и никогда не приходило на ум, что Бастилия может быть взята, отправил к коменданту, г-ну де Лоне, г-на Беллона, офицера роты Аркебузы, г-на Бильфо, главного сержанта роты Артиллерии, и г-на Шатона, отставного сержанта полка французских гвардейцев, чтобы побудить его откатить назад пушки и не совершать никаких враждебных действий.
Так что в Ратуше не думали брать Бастилию приступом.
В Пале-Рояле, этом организационном центре, о таком тоже нисколько не думали; там думали о составлении проскрипционного списка и о смертных приговорах королеве, г-же де Полиньяк, графу д’Артуа и купеческому старшине.
Но о том, чтобы захватить Бастилию, там не помышляли.
Кто же тогда мог помыслить о том, чтобы захватить Бастилию?
Одна-единственная власть, народ, то есть стихия.
Плана захвата не существовало, был лишь клич, и случившееся стало не военным подвигом, а подвигом веры.
Едва только прозвучал голос: «На Бастилию!», как ему стали вторить другие голоса: «На Бастилию!» Едва только прозвучал призыв: «Даешь Бастилию!», как все сердца откликнулись на него единым криком: «Даешь Бастилию!»
И тотчас же по набережным, улицам, бульварам и предместьям народ ринулся к Бастилии. Люди бежали туда, словно в цирк, где каждому предстояло быть актером и зрителем; бежали туда, словно на страшное празднество, и, увлекая за собой всех, кто слышал их крики, кричали: «На Бастилию!»
А над всеми этими человеческими голосами вибрировал медный голос набата; он разносился над толпой, готовой сражаться, готовой победить и готовой умереть, и кричал громче всех: «На Бастилию! На Бастилию!..»
Наконец, в полночь прозвучало объявление войны: по Бастилии было сделано семь ружейных выстрелов.
Комендант вместе со своими старшими офицерами поднялся на орудийную площадку крепости. Он не увидел ничего особо угрожающего, если не считать пожаров, которыми были охвачены заставы, да и то они уже догорали.