Страница 84 из 195
Если сказанное вызывает у вас сомнение, почитайте «Мемуары» Феррьера.
Итак, герцог Орлеанский понял, что в такой момент скряжничать не стоит, и подкупил Мирабо, как позднее подкупит Дантона.
Вернемся, однако, к адресованному королю обращению, в котором Национальное собрание просило его отвести войска от столицы.
Это обращение было подано королю 10 июля и зачитано г-ном де Клермон-Тоннером.
Однако король был чересчур сильно обманут, чтобы уступить, и ответил следующим образом:
«Всем известно о беспорядках и постыдных сценах, которые происходили и продолжают происходить в Париже и Версале, на глазах у меня и на глазах у Генеральных штатов. Мне необходимо употребить те средства, какие есть в моей власти, дабы восстановить порядок в столице и ее окрестностях и поддерживать его; одна из моих главных обязанностей состоит в том, чтобы заботиться об общественной безопасности. Именно эти причины побудили меня сосредоточить войска вокруг Парижа. Вы можете заверить ассамблею Генеральных штатов, что эти войска предназначены для того, чтобы подавить, а скорее, предотвратить новые беспорядки, поддерживать порядок и исполнение законов, обеспечивать и защищать ту самую свободу, какая должна царить в ходе ваших прений; всякого рода принуждение должно быть исключено, равно как должно быть устранено всякое опасение смуты и насилия. Нельзя позволить, чтобы злонамеренные люди вводили мой народ в заблуждение по поводу истинных причин тех мер предосторожности, какие я предпринимаю; я неизменно стараюсь делать все, что может привести к благополучию моих подданных, и у меня всегда есть основание быть уверенным в их любви и преданности.
Но если все же необходимое присутствие войск в окрестностях Парижа вызывает тревогу, то я пойду на то, чтобы, по просьбе ассамблеи, перенести Генеральные штаты в Нуайон или Суассон, а сам тогда отправлюсь в Компьень, дабы поддерживать связь, которая должна существовать между ассамблеей и мной».
Это был печальный ответ для ассамблеи. Сделанное королем предложение перенести ее заседания в Нуайон или Суассон напоминало о прежних ссылках Парижского парламента. Куда клонил двор? Как далеко готов был зайти?
Послушайте г-на Неккера, в то время министра. Он и сам об этом ничего толком не знал, да и король, возможно, знал не больше его.
«Я никогда не знал определенно, — говорит Неккер в своем сочинении о Революции, — цели, которой хотел добиться двор; в этом деле имелись секреты и сверхсекреты, и я полагаю, что даже самому королю они не были известны все. Возможно, предполагалось, смотря по обстоятельствам, подтолкнуть монарха к таким решениям, о которых никто не осмеливался ему говорить».
Фулон, за именем которого вскоре закрепится кровавая известность, предложил королю два плана: первый состоял в том, чтобы руководить революцией, содействуя ей; в этом случае король становился главным революционером своего времени, знакомился с наказами избирателей, чтобы знать чаяния народа, и жертвовал всем, чтобы удовлетворить их.
Другая возможность, напротив, заключалась исключительно в насилии: предлагалось арестовать герцога Орлеанского и учинить над ним суд, прогнать Неккера, распустить Национальное собрание, отправить в Бастилию сорок семь депутатов знати, перешедших в лагерь врага, присоединить к ним Мирабо, Тарже и еще сотню депутатов третьего сословия, самых предприимчивых, разумеется, и ввести в Париж тридцать тысяч солдат во главе с маршалом де Брольи.
Некоторые депутаты знали об этом заговоре и во всеуслышание говорили о нем, однако складывалось впечатление, что Национальное собрание растратило все свои силы в ходе предыдущих обсуждений.
Тем временем велись упорные приготовления.
Более того, было известно, что между двумя начальниками, Брольи и Безенвалем, существовало разногласие: Брольи делал вид, что не знает, против кого он призван сражаться.
— Я отлично вижу свою армию, — говорил он, — но не вижу своих врагов.
Безенваль намного откровеннее; откройте его «Мемуары» и прочтите:
«Мои распоряжения должны были заключаться в том, чтобы разместить пехоту и пушки у мостов Нёйи и Сен-Клу и у переправы Ле-Мулино и послать Лотарингский егерский полк на высоты Кламара, с целью перекрыть равнину сверху».
Господин де Брольи избрал другой метод, сосредоточив войска вокруг Парижа и в самом Версале, хотя такой образ действий был весьма плохо просчитан.
Ну а чем занималось в это время Национальное собрание? Оно обсуждало Декларацию прав человека, которую представил ей Лафайет, этот великий поборник революций.
Но мало того. Оно пребывало в таком спокойствии, что взяло на себя заботу успокоить других. Доктор Гильотен, тот самый, кто 30 июня предложил депутатам собраться в Зале для игры в мяч, специально отправился в Париж, дабы заверить выборщиков, что все идет хорошо и что г-н Неккер, этот палладиум свободы, стоит тверже, чем когда-либо прежде.
В тот самый день, когда доктор Гильотен произносил посвященную г-ну Неккеру речь, встреченную сильными аплодисментами, г-н Неккер получил отставку и был уже в двадцати льё от Версаля, на пути в Брюссель.
Все это делалось вопреки мнению подлинных друзей монархии: вопреки мнению маршала де Брольи, который не хотел, чтобы Неккера отправляли в отставку; вопреки мнению г-на де Бретёя, который хотел, чтобы Неккера отправили в отставку, но при этом потребовал предоставить новому министерству сто тысяч солдат и сто миллионов ливров.
— Ну что ж, хорошо, — ответила ему королева, которая не сомневалась ни в чем, — они у вас будут.
И, поскольку двор, в отличие от герцога Орлеанского, не притязал на умение делать золото, был отдан приказ печатать бумажные деньги.
«Некоторые из моих коллег уверяли меня, что они видели эти напечатанные деньги», — говорит Байи.
Бедный г-н Неккер! При дворе сложился страшный образ этого человека, хотя он нисколько такого не заслуживал; там опасались, что он может броситься в Париж и повторить те сцены, какие некогда разыгрывал коадъютор. Когда ему вручили приказ короля, он находился за обеденным столом; в присутствии своих сотрапезников он сдержался, но, весь в слезах из-за потери министерского поста, после обеда уехал, взяв с собой лишь жену и даже не уведомив о своем отъезде дочь.
Впрочем, чего было опасаться двору? Разве все кругом не напоминало австрийское нашествие, и разве Мария Антуанетта не была абсолютно спокойна, зная, что Королевский хорватский полк находится в Шарантоне, полки Райнаха и Дисбаха — в Севре, полк Нассау — в Версале, полк Салис-Самада — в Неси, гусары Бершени — в Военной школе, а полки Эстерхази и Рёмера — в окрестностях столицы?
Но и это было еще не все: Бастилия, эта царица Парижа, только что получила подкрепление из швейцарских солдат; у нее было столько пороха, что его хватило бы на то, чтобы взорвать полгорода, а после 30 июня ее пушки просовывали свои длинные шеи сквозь зубцы крепостной стены, наблюдая за тем, что происходит на бульварах и в предместье.
Утром 12 июля никто в Париже еще не знал о смещении Неккера; однако казалось, что надвигается буря; все дышали тяжелым воздухом, заряженным электричеством. Раздавались сигналы тревоги. В тот день Бонвиль воскликнет: «К оружию!» На другой день молодой врач-филантроп по имени Марат напишет: «Остерегайтесь!»
К оружию, но против кого? Остерегайтесь, но чего?
К оружию, чтобы идти против армии! А остерегаться надо двора.
С утра на углах всех улиц были развешаны огромные плакаты со словами «ИМЕНЕМ КОРОЛЯ», напечатанные большими буквами и призывавшие граждан оставаться у себя дома и не собираться на улицах.
Эти плакаты произвели действие, обычное при такого рода запретах: все горожане вышли на улицы.
В полдень какой-то совершенно растерянный человек вбегает в сад Пале-Рояля и сообщает об отставке Неккера. Новость эта оказывается настолько неожиданной, настолько безумной, что его обзывают посланцем врагов общего дела — от общего дела недалеко уже и до республики — и хотят бросить в водоем у Цирка; однако вскоре эту же новость приносит второй гонец, потом третий. Сомнений больше нет: король устроил государственный переворот, и первой зарницей этого государственного переворота является отставка Неккера.