Страница 81 из 195
Депутаты знати опередили г-на Неккера, нанеся во дворец уже три визита.
Вначале они пришли к графу Прованскому, который, как всегда проявляя осторожность, сказался отсутствующим.
Потом — к графу д'Артуа, который, как всегда проявляя рыцарственность, положил руку на шпагу и заявил, что дворянство может рассчитывать на него.
Затем — к королеве, которая, скрывая одновременно печаль и тревогу, показала депутатам знати своего второго сына и сказала им:
— Господа, я доверяю его вам.
Первый, как мы уже говорили, незадолго до этого был доверен могиле.
Однако вскоре это воодушевление было нарушено известием о том, что депутаты третьего сословия остались в зале заседании и совещаются.
Когда о случившемся сообщили королю, он с удивленным видом посмотрел на посланца.
Затем появился г-н де Дрё-Брезе, подтвердивший это известие.
— Каковы будут приказы вашего величества? — спросил главный церемониймейстер.
Король несколько минут прохаживался по комнате, не давая ответа.
— Ну ладно! — наконец промолвил он. — Пусть остаются.
И он послал за г-ном Неккером.
Внезапно послышался страшный гул, похожий на шум наводнения, которое вот-вот должно было обрушиться на стены Версальского дворца. Королева подошла к окну и увидела людскую толпу, надвигавшуюся, словно грозная волна, но на этот раз еще готовую остановиться у дворцовой ограды, которую вскоре ей предстояло преодолеть.
Мария Антуанетта тотчас же бросилась к королю.
— Государь, — сказала она ему, — ради Бога, вызовите господина Неккера: только он может остановить все это.
— У меня такая же точка зрения, — промолвил король, — и я только что послал за ним.
Когда Неккер явился, король заявил министру, что с его стороны было ошибкой поверить, будто проявленное им несогласие стало причиной немилости, и что, напротив, он призвал его, чтобы лично просить остаться на министерском посту.
Неккер был чересчур доволен услышанным, чтобы проявлять чрезмерную требовательность по отношению к королю; этот триумф слегка опьянил его, и потому он не стал просить у короля никаких гарантий и не поставил ему никаких условий.
— Ну-ну, дети мои! — крикнул он, выходя из дворца. — Успокойтесь же, я остаюсь!
И он отправился домой, чтобы, обливаясь слезами, броситься в объятия жены и дочери.
В сердце этого женевского банкира таился запас странной, почти немецкой чувствительности.
Положение было странным.
Ассамблея не подчинилась королю, но и король ни в чем не уступил ей.
Однако он помирился с г-ном Неккером, а это все же было уступкой.
На другой день, 24 июня, ассамблея вновь собралась в зале заседаний; внутри помещения все было приведено в первоначальное состояние, однако извне зала расположилась целая армия.
Байи спросил у г-на де Реннкура, офицера дворцовой стражи, что означает эта демонстрация силы.
Господин де Реннкур ответил, что войска развернуты для того, чтобы помешать посторонним проникнуть в зал заседаний.
Однако депутаты Национального собрания не удовлетворились этим ответом и послали трех своих представителей, г-на де Ростена, г-на де Гуи и г-на Пизона дю Галана, чтобы получить от них точный доклад о происходящем. Посланцы переговорили с графом де Беллуа, офицером гвардии, который дал им тот же ответ, что и г-н де Реннкур; он добавил также, что гвардейцы, размещенные на всех подступах, поставлены там лишь для того, чтобы указывать различные проходы к отдельным залам.
Байи удовлетворился этим ответом, хотя и пребывал в убеждении, что солдаты, напротив, были поставлены там из опасения, что посторонние могут проникнуть в зал совещаний и тем самым установится чересчур легкая связь между народом и депутатами.
Именно в этот день, 24 июня, сто сорок восемь депутатов духовного сословия, к которым примкнули еще три священника, доведя тем самым общее число представителей духовенства до ста пятидесяти одного, окончательно присоединились к Национальному собранию.
Байи приветствовал их и сравнил это присоединение со слиянием двух огромных рек, которые смешивают свои воды, чтобы вместе орошать поля.
Вечером меньшинство депутатов духовенства, разошедшееся во взглядах с Национальным собранием, было освистано при выходе из своего зала заседаний, а карету архиепископа Парижского забросали камнями.
В четверг 25 июня Национальное собрание приросло еще восемью священниками; вскоре по залу стал распространяться слух о куда более значительном подкреплении, и в итоге это подкрепление прибыло. Оно состояло из сорока семи представителей знати, среди которых находился и герцог Орлеанский.
Еще через день, 27 июня, король, признавая себя побежденным, направил письма депутатам духовенства и знати, не присоединившимся к Национальному собранию.
Байи сохранил для нас письмо, адресованное духовенству.
Оно было вручено кардиналу де Ларошфуко. Вот копия этого письма:
«Мой кузен!
Заботясь единственно о том, чтобы приносить общее благо моему королевству, и превыше всего желая, чтобы ассамблея Генеральных штатов заботилась о целях, интересующих нацию, наподобие добровольного принятия моей декларации от 23 числа сего месяца, я призываю мое верное духовенство безотлагательно присоединиться к двум другим сословиям, дабы ускорить исполнение моих отеческих намерений. Те, кто связан своими полномочиями, могут прийти туда, не отдавая своего голоса до тех пор, пока не получат новых. Это станет новым знаком преданности, который явит мне мое духовенство.
Засим, мой кузен, да хранит Вас Господь под своей святой защитой. ЛЮДОВИК».
Что же касается знати, то ее присоединение к Национальному собранию стало следствием не письма короля, а разговора между Людовиком XVI и герцогом де Люксембургом.
Их разговор происходил в пятницу 26 июня. Уже в семь часов утра король вызвал к себе графа Прованского и графа д’Артуа; немного позднее пришел г-н де Люксембург, и король пригласил его в свой кабинет.
Мы передадим весь этот разговор, превосходно рисующий благие намерения Людовика XVI, благие намерения, которые по вине тех, кто окружал короля, привели его на эшафот.
— Господин герцог, — едва войдя в кабинет, обратился нему король, — я ожидаю, что преданность моей особе и любовь к ней подвигнет дворянство, которым вы руководите, присоединиться к двум другим сословиям.
— Государь, — ответил г-н де Люксембург, — сословие дворянства всегда будет стараться дать вашему величеству доказательства своей преданности; но осмелюсь сказать, что если оно повинуется этому приказу, то никогда не даст вам доказательств преданности более неопровержимых, чем в данном случае, ибо сегодня оно защищает не собственные интересы, а интересы короны.
— Интересы короны?! — воскликнул король.
— Да, государь, интересы короны. Ведь дворянство ничего не теряет от присоединения, на котором настаивает ваше величество. Уважение, основанное на веках славы и передающееся из поколения в поколения, огромные богатства, равно как таланты и добродетели многих представителей знати, обеспечат ей в Национальном собрании все влияние, к какому она может стремиться, и я уверен, что ее примут там с восторгом. Но объяснили ли вашему величеству последствия, какие это присоединение может иметь для вас? Знать повинуется, государь, если вы прикажете ей; но как ее председатель, как преданный слуга вашего величества я осмелюсь умолять вас позволить мне изложить еще несколько соображений по поводу столь решительного шага.
Король засвидетельствовал герцогу, что с удовольствием выслушает его, и тот продолжил:
— Ваше величество не осведомлены, какой степенью власти общественное мнение и права нации наградили ее представителей; она, эта власть, такова, что даже высочайший авторитет, которым облечены вы, должен оставаться словно безгласным в ее присутствии. Эта безграничная власть существует во всей своей полноте в Генеральных штатах, каким бы образом они ни были составлены; однако их разделение на три палаты сдерживает их активность и сохраняет вашу. Соединенные, они не признают над собой властелина; разделенные, они являются вашими подданными. Я знаю, что дефицит ваших финансов и дух неповиновения, проникший в армию, препятствуют исполнению решений ваших советов; но у вас остается, государь, ваше верное дворянство. В данную минуту оно стоит перед выбором: участвовать вместе с депутатами других сословий в осуществлении законодательной власти, к чему его призывает ваше величество, или умереть, защищая прерогативы трона. В его выборе нет сомнения: оно умрет, и не требует за это никакой благодарности, ибо таков его долг. Но, умерев, оно спасет независимость короны и сделает ничтожными с точки зрения закона все действия Национального собрания, которое определенно не сможет считаться полноценным, когда треть его членов будут преданы ярости черни и клинкам убийц. Заклинаю ваше величество соблаговолить поразмышлять над доводами, которые я имел честь вам представить.