Страница 74 из 195
Толпа несла чучело, украшенное упомянутой орденской лентой, и шла с криками «Смерть Ревельону! На виселицу его, на виселицу!»
Господин дю Шатле, полковник французских гвардейцев, за неделю до этого назначенный на указанную должность, был извещен о происходящем.
Для охраны дома Ревельона он отправил сержанта с тридцатью солдатами. Однако этот небольшой отряд никак не мог противостоять огромной толпе, осаждавшей склады фабриканта, и солдаты были вынуждены опустить приклады на землю и стать безучастными свидетелями разграбления его дома. Все было разбито, все было выброшено в окна: мебель, зеркала, бумаги.
Утверждали, что подстрекал всю эту толпу какой-то аббат.
Из кассы фабриканта были украдены пятьсот луидоров, его подвалы были опустошены; несколько грабителей умерли, выпив фабричной краски, которую они приняли за вино.
Казалось, что все начальство, включая начальника полиции, купеческого старшину Флесселя и интенданта Бертье, впало в сон.
Казалось, будто пушки Бастилии просунули между зубцами крепостной стены свои длинные шеи, чтобы лучше видеть то, что происходило в предместье.
Толпа, получившая большое удовольствие от всего этого разгрома, пообещала себе вернуться на другой день и сдержала слово.
При первом известии об этой второй атаке г-н дю Шатле бросился к барону де Безенвалю, подполковнику швейцарской гвардии, временно исполнявшему в те дни обязанности полковника, г-на д’Аффри. Однако никаких приказов от двора не поступало. И тогда они вдвоем бросились в полицию.
Полиции нечего было им сказать, кроме того, что волнение с каждой минутой возрастает и толпа стала настолько огромной, что агенты полиции уже не могут пробраться к дому, который подвергся нападению.
И тут г-н дю Шатле понял, что дело обстоит куда хуже, чем он полагал вначале. Он отправил к осажденному дому несколько рот, дав им приказ открыть огонь. Эти роты прибыли туда ускоренным шагом и точно исполнили полученные указания; однако им не удалось рассеять грабителей, которые забрались на крыши и осыпали солдат градом черепицы.
Полицейские вернулись с сообщением, что волнение не только не улеглось, но и возросло.
Против всякого ожидания сопротивление бунтовщиков явно было организованным; поговаривали, будто какие-то люди открыто раздают деньги, чтобы вызывать волнение и усиливать беспорядки.
С приближением ночи стали опасаться пожара. Барон де Безенваль взял на себя ответственность и отправил на поле боя — а Сент-Антуанское предместье вполне уже могло так именоваться — батальон швейцарской гвардии, придав ему две пушки; канонирам были даны указания заряжать орудия на виду у толпы и, если она не рассеется, открыть огонь.
Один лишь вид пушек сделал то, чего не могла сделать ружейная пальба. Вся эта банда грабителей обратилась в бегство и скрылась.
Никогда так и не удалось выяснить истинную причину этих двухдневных волнений, которые народ всегда осуждал. Безенваль приписывал их Англии, а г-н де Куаньи — герцогу Орлеанскому.
Парламент начал расследование, однако продолжений оно не имело. По слухам, король запретил Парламенту дальнейшее разбирательство.
Двадцать девятого апреля все успокоилось, и выборы в Париже возобновились; они длились вплоть до 20 мая, то есть еще шестнадцать дней после открытия Генеральных штатов.
Последним избранным депутатом стал Сиейес, которому предстояло начать Революцию и закончить ее.
Общественное внимание, на короткое время занятое событиями, разыгравшимися в Сент-Антуанском предместье, тотчас же, едва только волнения там улеглись, полностью обратилось к Генеральным штатам.
Все начали осознавать их важность, видя, как они приближаются, словно нарастающий прилив. Как мы уже говорили, у всех было ощущение, что народ — это океан и что нужен глас Божий, чтобы сказать ему: «Доселе дойдешь и не перейдешь».
XV
Открытие Генеральных штатов. — Торжественное шествие. — Чувства, охватившие народ. — Порядок следования депутатов. — Мирабо. — Дворянство Прованса. — Мирабо, торговец сукном. — «Да здравствует король!» — «Да здравствует герцог Орлеанский!» — Байи. — Депутаты третьего сословия надевают шляпы. — Три выступления. — Приходские священники. — Проверка полномочий. — Граф д'Артуа. — Граф Прованский. — Знать. — Робеспьер. — Депутатские предложения. — Национальное собрание. — Зал третьего сословия. — Байи. — Зал для игры в мяч. — Духовенство. — Речь короля. — Депутаты третьего сословия не желают расходиться. — Господин де Дрё-Брезе. — Неприкосновенность депутатов. — Смерть дофина. — Его похороны.
Открытие Генеральных штатов было назначено на 4 мая.
Третьего мая король, королева и около тысячи двухсот депутатов, собравшихся в Версале, присутствовали на мессе Святого Духа.
Из церкви Богоматери, где служили мессу, им нужно было отправиться в церковь святого Людовика. Это означало пересечь весь город.
Версаль представляется городом, созданным для церемоний такого рода. В дни подобных празднеств все горожане просыпаются, встают у окон, смотрят на тех, кто проходит мимо, закрывают окна и снова засыпают.
В этот день на его огромных улицах, вдоль всего пути следования торжественной процессии, были выставлены французские и швейцарские гвардейцы; позади этих рядов французских и швейцарских гвардейцев были вывешены, как в праздник Тела Господня, и казенные ковры, и ковры частных лиц, самые красивые, какие только удалось отыскать. У всех окон стояли придворные дамы; между коврами и гвардейцами толпился парижский народ.
Толпа была бурлящей, шумной, кипучей, но, тем не менее, исполненной почтения.
Все чувствовали, что приближается нечто необычное, неслыханное, странное, нечто пришедшее из прошлого и движущееся в будущее.
Это нечто было революцией.
Однако следует сказать, что все сердца воспринимали эту приближавшуюся революцию как доброе, братское и священное дело. Люди мечтали о всемирном лобызании; никто, за исключением Сиейеса, последнего из депутатов, избранных парижанами, не думал, вероятно, о всеобщей войне.
«Три сословия? — заявил он. — Нет, три нации!»
Торжественное шествие открылось депутатами третьего сословия, численность которых была равна общей численности депутатов двух других сословий и которых поместили впереди них, что отвечало не только мыслям и чаяниям третьего сословия, но и фактическому положению дел.
За ними следовали депутаты знати, которые своими расшитыми золотом камзолами, шелковыми короткими штанами и шляпами со сверкающими перьями резко отличались от шедшей впереди них темной тучи.
Замыкали шествие депутаты духовенства: вначале, с исполненными спокойствия лицами, прелаты в своих стихарях и фиолетовых мантиях, а затем, разделенные на две группы оркестром и облаченные в темные сутаны, двести пять приходских священников, которых явно было уместнее поставить рядом со скромными депутатами третьего сословия, а не с князьями Церкви.
Правда, они шли позади этих последних.
Депутаты третьего сословия, за исключением одного человека, никому не были известны.
Мы уже упоминали имя этого человека, мы уже останавливали на нем свое внимание.
Этим человеком был Мирабо.
Мы видели, как он уехал в Англию, чтобы издать там свои памятные записки; по возвращении оттуда он просит предоставить ему должность, и г-н де Калонн посылает его в Берлин; там он пишет свое сочинение «Прусская монархия»; затем, вернувшись во Францию, издает свои «Советы молодому государю, желающему исправить свое воспитание», «Обличение торговли денежными бумагами», «Замечания о Бисетре», «Совет батавам» и «Тайную историю Берлинского двора».
Наконец в 1788 году, став свидетелем созыва Генеральных штатов, он является в ассамблею знати Прованса, чтобы участвовать там в выборах наряду с равными себе. Принятый в штыки, он покидает партию знати, отправляется в Марсель, арендует магазин и пишет на его двери: