Страница 54 из 195
— Вы видели аббата де Сен-Совёра? — спрашивает он часового.
— Нет, — отвечает тот.
— Это невероятно, — говорит Латюд. — Вот уже целых два часа наш священник ждет его в саду. Я повсюду бегаю, отыскивая его, и никак не могу найти. Но, черт возьми, он мне заплатит за мою беготню!
И с этими словами он продолжает идти дальше, тогда как часовому даже не приходит в голову остановить его.
В конце сводчатого прохода, находящегося под часовой башней, он натыкается на второго часового.
— Давно ли аббат де Сен-Совёр вышел отсюда? — спрашивает его Латюд.
— Право слово, не знаю, — отвечает часовой.
И Латюд продолжает свой путь.
Тот же вопрос он задает третьему часовому, стоящему по ту сторону подъемного моста, и получает тот же ответ.
— В любом случае, — произносит Латюд, — я его скоро найду.
И быстрым шагом, вприпрыжку, зовя аббата де Сен-Совёра, он подбегает к четвертому часовому, который, нисколько не подозревая в нем заключенного, не находит ничего удивительного в том, что кто-то разыскивает аббата де Сен-Совёра, и позволяет Латюду пройти, как это сделали трое других.
Вот так 25 июня 1750 года, после тринадцати месяцев заключения, четыре из которых прошли в Бастилии, а девять — в Венсене, узник бежал.
Он помчался не разбирая дороги, вернулся в Париж и тотчас же снял комнату в меблированной гостинице.
Первые дни он наслаждался ощущением свободы; однако вместе с размышлениями пришло беспокойство. И вот тогда, как рассказывает сам несчастный Латюд, советовавшийся на этот раз не со своим разумом, а со своим сердцем и полагавший, что г-жа де Помпадур обладает, подобно ему, прямодушием, написал письмо, которое он адресовал королю и в котором, отзываясь о г-же де Помпадур с величайшим уважением, он признался в своем проступке, ходатайствуя о помиловании и прося тех, кого он невольно оскорбил, удовлетвориться той карой, какую ему уже пришлось понести, и счесть ее достаточным искуплением.
В Венсенском замке Латюд познакомился с тем самым знаменитым доктором Кене, который однажды так испугался при виде короля, внезапно вошедшего в покои г-жи де Помпадур; доктор проявил тогда некоторый интерес к узнику и предложил ему свои услуги. Латюд отправился к нему, доверил ему письмо и попросил его передать это послание королю. Доктор взялся исполнить данное ему поручение, и Мазер, немного успокоенный, вернулся в свою меблированную гостиницу, адрес которой он с простодушным доверием сообщил в письме.
На другой день после того, как доктор Кене вручил это письмо королю, Латюд был снова арестован и препровожден в Бастилию.
Правда, в момент ареста ему было сказано, что его взяли под стражу лишь для того, чтобы узнать от него самого, каким образом он сумел бежать; этот довод был тем более правдоподобным, что, как добавляли полицейские агенты, им было важно лишить других узников возможности подражать ему. Исполненный доверия к полицейским, Латюд последовал за ними и описал им все подробности своего бегства с тем большей искренностью, что эти подробности ни на кого не могли бросить тень, ибо бежал он совершенно самостоятельно.
Итак, с той странной наивностью, какую в нем то и дело обнаруживали, Латюд описал свое освобождение во всех подробностях, которые мы изложили выше. По окончании своего рассказа он ожидал, что его отпустят на волю, как ему было обещано. Но, напротив, Латюда отвели в камеру, где на другой день его посетил г-н Беррье, пообещавший ему, как и в прошлый раз, сделать все возможное, чтобы облегчить его неволю; он даже приказал предоставлять узнику книги, чернила, перья и бумагу.
Вначале Латюд усмотрел в этом средство развеять охватившую его тоску, но по прошествии полугода он испытал то, что уже ощущал во время своего первого заключения: приступы отчаяния.
В минуту ярости он написал на полях одной из книг, которые ему дали по его просьбе, следующее четверстишие:
Хоть женщина скучна, несет сумбур,
Нисколько не мила и начала хиреть,
Во Франции возможно ей первейшего любовника иметь,
Свидетельство чему маркиза Помпадур.
Надзиратель обнаружил эту книгу и, прочитав четверостишие, передал коменданту крепости, который отнес ее г-же де Помпадур.
Госпожа де Помпадур вызвала к себе г-на Беррье, показала ему книгу и, запинаясь от ярости, произнесла:
— Поймите, наконец, кому вы оказываете покровительство, и осмельтесь еще хоть раз просить меня о милосердии!
Приговоренный с этого времени к заточению, конец которого не мог предвидеть уже и сам г-н Беррье, Латюд попросил дать ему в товарищи какого-нибудь заключенного. Господин Беррье велел коменданту Бастилии уступить этому желанию, и однажды утром в камеру Латюда вошел какой-то узник.
Это был Кошар, уроженец Рони.
Какое-то время Латюд полагал, что в обществе Кошара он обретет возможность отвлечься от тяжелых мыслей. Однако бедняга был безутешен из-за потери свободы еще больше, чем Латюд: он день и ночь плакал и предавался отчаянию, а вскоре заболел и умер.
Его унесли из камеры Латюда, лишь когда он испустил последний вздох.
То положение, в каком Кошар не смог продержаться и трех месяцев, Латюд сносил тридцать пять лет.
После Кошара появился д'Алегр.
Это был молодой человек, уроженец Карпантра, уже три года томившийся в Бастилии.
Как и Кошар, д'Алегр поддался унынию, но Латюд, видя как рядом с ним уныние уничтожает человека, собрался с силами и в своем собственном отчаянии обрел мужество и энергию, которые были нужны ему для того, чтобы сосредоточить все свои мысли на способе побега.
Бежать из Бастилии, вы только подумайте! Даже помыслить о таком казалось едва ли не безумием.
Однако Латюд помыслил.
Позволим самому Латюду рассказать об этой рискованной затее, успех которой завоевал ему вечную славу в глазах будущих узников.
«Нельзя было и помыслить о том, чтобы бежать из Бастилии через двери, как мне это удалось в Венсенском донжоне; все материальные препоны были собраны тут воедино, чтобы сделать этот путь непреодолимым: оставался один лишь путь по воздуху.
В нашей камере был камин, труба которого заканчивалась на высоте башни, но, как и все трубы Бастилии, она изобиловала решетками и железными прутьями, сквозь которые кое-где с трудом проходил дым.
Но, даже если бы мы добрались до вершины башни, под ногами у нас была бы бездна глубиной в двести футов, а внизу нас поджидал бы ров, над которым возвышалась огромная стена, и ее тоже нужно было бы преодолеть; нас же было только двое, мы не располагали ни инструментами, ни материалами, за нами ежеминутно приглядывали днем и ночью надзиратели и к тому же наблюдали толпы часовых, которые окружали Бастилию так, словно брали ее в осаду.
Но все эти препятствия, все эти опасности не обескуражили меня, и я решил сообщить о своем замысле д'Алегру; он посмотрел на меня так, будто я был сумасшедшим, и снова впал в свое обычное оцепенение. Так что мне предстояло одному вынашивать этот замысел, обдумывать его, предусматривать множество страшных помех, способных воспрепятствовать его исполнению, и отыскивать средства их устранения. Чтобы осуществить его, нужно было вскарабкаться вверх по дымоходу, преодолевая все преграждающие его железные решетки; нужна была лестница длиной не менее двухсот футов, чтобы спуститься с башни в ров, и еще одна, обязательно деревянная, чтобы выбраться из него; в том случае, если бы мне удалось добыть необходимые материалы, нужно было скрыть их от всех взглядов, работать бесшумно и обманывать целую толпу надзирателей, вводя в заблуждение их слух и зрение и на протяжении нескольких месяцев мешая им видеть и слышать. Кроме того, мне предстояло предусмотреть и преодолеть множество без конца возникающих препятствий, которые должны были ежедневно и ежеминутно следовать друг за другом, одно порождая другое и мешая исполнению плана, едва ли не самого смелого из всех, какие воображение могло задумать, а человеческая предприимчивость сумела довести до конца. И вот, читатель, что я сделал; еще раз клянусь, что говорю тебе чистейшую правду. Приступим к подробному описанию всех моих действий.