Страница 36 из 195
Вспоминая все то, что Франклин сделал в науке, технике и политике, приходишь к убеждению, что никогда не существовало гения более всеобъемлющего, более способного к великим замыслам и замечательным практическим приложениям. Он спускался с высоты тех мыслей, которые позволили ему подчинить молнию, и занимался мелкими вопросами домашнего хозяйства и усовершенствования печных труб, подобно тому, как от руководства своей типографией он переходил к руководству переговорами с Францией и Испанией, переговорами, которым предстояло привести к свободе его родины».
Следует сказать, что во Франции все придерживались мнения Башомона и герцога де Леви и возникшее там увлечение прославленным американцем и в равной степени Америкой было всеобщим.
К тому же Франция могла получить огромнейшие преимущества вследствие освобождения Нового Света; из восстания в колониях она уже и так извлекла большие выгоды для себя, а отмена запретительных актов, препятствовавших ее торговле, должна была привести к триумфу американской свободы, обещавшему новую коммерческую эпоху. Война мало беспокоила французскую коммерцию, поскольку защищать ее дорогостоящие грузы предстояло объединенным военно-морским силам Франции и Испании. Да и сам король, почти открытый враг англичан, с чувством радости, вполне естественной для государя, рожденного в разгар войны, которая привела к роковому мирному договору 1763 года, взирал на критическое положение, в каком оказалась Великобритания; однако при его осторожности ему было нелегко броситься в опасности новой войны, развязанной уже лично им. Так что сторонники этой войны смогли добиться от него лишь согласия на заключение союзного и торгового договора между повстанцами и Францией, подписанного 6 февраля 1778 года, договора, который, впрочем, должен был обрести наступательный и оборонительный характер только в случае разрыва отношений между Францией и Англией.
Известие о подписании этого договора вызвало бурную радость в Америке. Восставшие колонии верно оценили всю его важность: грозный меч Франции был наполовину вынут из ножен.
Англия тоже нисколько не заблуждалась по поводу этого договора. Те особые заботы, какие Людовик XVI проявлял в отношении наших портов и нашего военно-морского флота, беспокоили ее, и, действуя по своей привычке, она, не объявляя войны, решилась начать борьбу. И в самом деле, с какого-то времени Франция могла видеть, что английские военные суда не упускают ни одной возможности унизить нашу коммерцию. Командиры этих судов осматривали с оружием в руках наши торговые корабли, захватывали их в свою пользу и бросали их капитанов в тюрьму; часть грузов, несмотря на исправность сопроводительных документов, незаконно изымалась и продавалась в пользу тех же самых английских офицеров. Вследствие этих беззаконных действий правительства обеих стран обменивались чрезвычайно резкими нотами, и взаимное раздражение между двумя державами нарастало, как вдруг стало известно, что Англия приказала своему губернатору Индии атаковать французские колонии, а своим офицерам — нападать на французские торговые корабли; в результате этого приказа были захвачены два французских фрегата и два десятка торговых судов.
С этого времени война стала неизбежной, и Франция подготовила две важные морские экспедиции. Мы располагали двумя полностью укомплектованными эскадрами: одна стояла в Тулоне, другая — в Бресте. Тулонская эскадра получила приказ незамедлительно отплыть в Америку, внезапно войти в воды Делавэра и захватить там эскадру адмирала Хау, которая значительно уступала нашей в силе.
Это явилось бы решающим шансом для Америки, ибо, как только эскадра адмирала Хау окажется захваченной или уничтоженной, английская армия генерала Клинтона, теснимая с одной стороны Вашингтоном, а с другой — нашим флотом, сложит оружие или будет вынуждена обратиться в беспорядочное бегство.
Если бы этот замысел увенчался успехом, то, вероятно, он разом положил бы войне конец.
Пока Тулонская эскадра на всех парусах шла к Америке, Брестская эскадра, куда более крупная, плыла к берегам Англии, на которые она была способна высадить восемьдесят тысяч солдат. Кроме того, пять или шесть французских фрегатов, действуя отдельно от флота и крейсируя в Атлантике, должны были перехватывать английские конвои, шедшие из обеих Индий.
Так что все шло к открытому разрыву, что и случилось 24 марта 1778 года.
Тулонским флотом командовал граф д’Эстен. На борту его флагмана находились американский полномочный представитель, а также поверенный в делах Франции в Америке.
Граф д’Эстен отплыл 13 апреля, имея под своим начальством двенадцать линейных кораблей, четыре фрегата и несколько транспортных судов. Его флот прошел через Гибралтарский пролив и, идя с попутным ветром, оказался в Атлантике, тогда как английский адмирал Байрон, хотя и был извещен об этом вовремя, смог сняться с якоря лишь 1 июня.
Тем временем завершил подготовку к отплытию французский флот в Бресте. Командовал им граф д'Орвилье, храбрый и опытный моряк, горевший желанием отомстить за недавние поражения Франции. Он намеревался сражаться с английским адмиралом Кеппелем, в то время как Байрон, со своей стороны, торопился завершить снаряжение двенадцати линейных кораблей, чтобы воспрепятствовать планам графа д’Эстена в Америке.
Слава Кеппеля была давней.
Опытнейший моряк, он подкрепил свою давнюю славу более молодой славой Харленда, Паллисера и Кемпбелла, командовавшими тремя дивизионами его флота.
Семнадцатого июня английский флот, вышедший накануне из гавани, встретился с французскими фрегатами «Единорог» и «Красотка». Кеппель отдал приказ немедленно начать погоню. Между четырьмя и пятью часами пополудни «Милфорд» настиг «Единорога» и потребовал, чтобы он причалил к корме адмиральского корабля. Вначале французский капитан хотел ответить отказом на это требование, но пушечный выстрел, пущенный с линейного корабля «Гектор», показал ему, что «Единорог» очутился между двух огней и никакое сопротивление невозможно. И потому командир «Единорога» спустил флаг.[10]
Что же касается «Красотки», то ее преследовал фрегат «Аретуса», находившийся под командованием капитана Маршалла; около шести часов вечера расстояние между этими двумя кораблями сократилось настолько, что оно позволяло открыть огонь. «Аретуса» предъявила «Красотке» требование сдаться, однако командир «Красотки», г-н де Ла Клошеттери, ответил лишь тем, что приказал подать сигнал боевой тревоги. Услышав в ответ на свое требование энергичный бой французского барабанщика, «Аретуса» открыла огонь по французскому фрегату.
Французский фрегат ответил залпом из всех орудий. На этот раз военные действия начались всерьез, и два старых противника вознамерились снова вцепиться друг другу в горло.
То были самые длинные дни года. Сражение началось в шесть часов вечера, темнело в такую пору в девять, и оставшегося светлого времени было вполне достаточно для того, чтобы многие храбрецы успели отправиться на ужин к Плутону, как выразился царь Леонид. В восемь часов, утратив рангоут и такелаж, «Аретуса» ослабила огонь. В течение двух часов борьба была ожесточенной с обеих сторон, но, заметив этот признак слабости своего врага, «Красотка» обрела всю свою силу: из атакованной, какой ей приходилось быть прежде, она становится атакующей. Все те из ее экипажа, кто остался на ногах, в один голос издают единый крик: «На абордаж!» Капитану Маршаллу становится понятно, что «Аретусу» вот-вот захватят. Он направляет свой корабль к английскому флоту, который находится с подветренной стороны. Видя, что «Аретуса» начинает отступать, английские линейные корабли «Доблестный» и «Монарх» устремляются на ее защиту. Развивать столь неожиданный успех было бы непростительной неосторожностью, так что г-н де Ла Клошеттери ложится на курс бейдевинд, пустив перед этим последний бортовой залп в сторону убегающего врага, и удаляется.
Тем временем французский люгер «Гонец», находившийся под командованием капитана Розили, был принужден сдаться, но сдался он лишь после героического сопротивления.