Страница 35 из 195
В то время, к которому мы подошли, то есть в момент разрыва между Англией и Америкой, положение Америки было следующим.
Освоенные земли простирались в среднем на сто пятьдесят миль в глубину и примерно на восемьсот миль в ширину, то есть охватывали сто двадцать тысяч квадратных миль, что было на пятнадцать тысяч квадратных миль больше общей площади трех британских королевств.
Эти сто двадцать тысяч квадратных миль, простиравшихся между 31 и 40 градусами северной широты, населяли три миллиона двести пятьдесят тысяч белых и семьсот пятьдесят тысяч негров, что составляло в среднем около двенадцати акров на каждого белого.
Морозы, которые люди испытывали зимой в Бостоне, были на десять градусов сильнее морозов в Лондоне, и потому, вместо того чтобы заниматься земледелием, многие обитатели верхней части Северной Америки пристрастились к рыболовству, которое, как правило, приносило ежегодный доход в двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.
Торговля пушниной, прежде столь прибыльная, значительно снизилась и, принося доход не более тридцати пяти тысяч фунтов, велась лишь пятью тысячами охотниками-индейцами.
Общая прибыль от колоний, без учета того, что они потребляли сами, составляла для Великобритании полтора миллиона фунтов.
Каким образом и за какое время Америка сделалась столь важной колонией?
Сейчас мы это скажем.
Англия всегда имела перед собой цель, которой она добивалась с беспощадным упорством: речь идет о росте ее колониального могущества.
Сто лет тому назад Англия имела в Индии лишь пять факторий: Бомбей, Биджапур, Мадрас, Калькутту и Чандернагор.
В Северной Америке ей принадлежали Ньюфаундленд и та прибрежная полоса, что тянется, подобно бахроме, от Акадии до Флориды.
Ее единственным владением на Багамской банке были Лукайские острова; из Малых Антильских островов ей принадлежал лишь остров Барбуда; в Американском заливе — Ямайка.
Наконец, в экваториальной части океана Англия имела в качестве корабельной стоянки лишь печальной памяти остров Святой Елены.
После заключения Парижского мирного договора, который Людовик XV подписал, промолвив: «Если не умеешь воевать, надо уметь платить по счетам», Англия, словно гигантский морской паук, развесила свою паутину во всех пяти частях света.
Она отняла у Французского королевства Акадию, Канаду, остров Кейп-Бретон, побережья реки Святого Лаврентия и Луизиану, и ни один народ на континенте не становился ее союзником или врагом без того, чтобы это не стоило ему — либо в качестве оплаты военных издержек, либо в качестве союзнического жеста — одной из его колоний или какого-нибудь важного пункта на карте мира.
Английская колониальная система, последовательная вплоть до момента, когда был подписан Парижский мир, добилась превосходных результатов. Метрополия действовала, как осмотрительная мать, как наставница, исполненная любви и доброжелательства: свободные от таможенных пошлин порты и необременительные налоги, взимавшиеся мягко и умеренно, — все это содействовало и благоприятствовало развитию колониальной промышленности. У Великобритании, для которой ее континентальные войны на время складывались удачно, не было нужды прибегать к помощи своих колоний, а вернее, у нее не было желания становиться на этот путь, которого она инстинктивно опасалась. Вплоть до момента разрыва родина-мать брала на себя денежные издержки и затраты живой силы. В глазах английских политиков колонии выглядели чем-то вроде Ковчега Завета, к которому было опасно прикасаться; и потому, когда Ганноверский дом решил подчинить колонии общему порядку взимания налогов и отнять у них привилегии, которыми они пользовались, жители северо-американских владений Англии резко порвали с метрополией.
Северо-американские владения Англии простирались в ширину от реки Святого Лаврентия до Миссисипи, а в глубину — от моря до Аллеганских гор; только что Англия присоединила к этой нарождавшейся державе, которой суждено было стать ее соперницей, Канаду на севере и Флориду на юге, словно для того, чтобы к моменту войны против нее самой она хотела обеспечить эту державу новыми силами и новым оружием.
Тюрго предсказывал освобождение Америки, и, несомненно, это освобождение уже вызревало в сердцах американцев, когда истощенная Семилетней войной Великобритания, наложив сразу после заключения мирного договора 1763 года налоги на дома, окна, серебряную посуду, вино, пиво и все прочие напитки, вошедшие в употребление у английского народа, прибегла затем к выкачиванию денежных средств из своих колоний и издала билль, которым запрещалось принимать в судах любой документ, если он не будет написан на гербовой бумаге, продававшейся в пользу казны. Этот указ, наносивший тяжелейший удар по колониальным законам, вызвал многочисленные протесты и стал поводом для восстания, известного под названием Бостонского мятежа. Вскоре мятеж распространился из столицы в провинции; второразрядные города послали в Бостон своих представителей, составивших генеральную ассамблею, которая, невзирая на парламентский билль, постановила, что каждый американец имеет право составлять договоры как на гербовой бумаге, так и на простой. Это решение повлекло за собой в следующем году отмену указа о гербовом сборе. Но, отчасти из мести, отчасти по необходимости, парламент, желавший переложить на бюджет колоний часть военных издержек, предписал американцам не только принимать солдат, посылаемых к ним метрополией, но и безвозмездно предоставлять им жилье, дрова, пиво и прочие маловажные припасы.
Нью-Йорк запротестовал, а Бостон взялся за оружие.
По одновременному призыву двух этих городов вся Америка восстала и решила, что следует оказать метрополии ожесточенное сопротивление и созвать всеобщий конгресс.
Это решение было принято с единодушием, энергией и спокойствием, которые напугали Англию: речь шла о том, чтобы отступить во второй раз или начать гражданскую войну.
Оказавшись перед этим выбором, английское правительство предложило примирительную резолюцию, которой американцам даровалось право самим налагать на себя налоги, но на условии признания верховенства парламента.
Однако это постановление не возымело никаких последствий.
Тем временем один из самых известных американцев прибыл во Францию и возбудил там любопытство, обратившееся в симпатию к Америке.
Вот что написал о нем Башомон 4 февраля 1777 года:
«Доктор Франклин, не так давно прибывший из английских колоний в нашу страну, пользуется огромным вниманием со стороны ученых, которые принимают его с большим почетом. У него красивое лицо, он лысоват и постоянно носит на голове кожаную шапку. На людях он крайне осторожен в отношении новостей из своей страны, которую все время расхваливает. Он говорит, что Небеса, завидуя ее красоте, наслали на нее бич войны. Наши вольнодумцы очень ловко прощупали его в отношении его религиозности и полагают, что в вопросах веры он придерживается их собственных воззрений, то есть является безбожником».
А теперь послушаем герцога де Леви:
«Я был очень молод, когда мне удалось увидеть прославленного Франклина, однако его лицо, исполненное искренности и величия, равно как и его прекрасные седые волосы никогда не изгладятся из моей памяти. Я не могу привести никаких замечательных высказываний, услышанных мною из его уст, но расскажу одну подробность, ставшую известной мне от знаменитого доктора Пристли, который был очень тесно связан с ним.
"Мы были вместе, — рассказывал он мне, — на одном собрании, где присутствовало несколько членов Лондонского королевского общества; разговор зашел о прогрессе в области техники и о полезных для человечества открытиях, которые предстоит сделать. Франклин высказал сожаление, что еще не найден способ свивать две хлопковые или шерстяные нити одновременно. Каждый из нас стал громко возражать, называя этот замысел, а вернее, это желание неисполнимым; однако Франклин настаивал на своем и говорил, что такое не только возможно, но и будет сделано в самом скором времени. Он прожил достаточно долго, — добавил Пристли, — чтобы не только увидеть осуществление этой надежды, но и иметь возможность увидеть, как свивают одновременно сорок нитей. Сегодня любая женщина, пользуясь помощью ребенка, может свивать сто нитей одновременно".