Страница 28 из 195
Ну а вот эпиграмма:
Вольтер и Латтеньян, чей добр и кроток нрав,
Пред смертью аббату одному покаялись в грехах.
Кого в духовники позвать, не важно при таких делах:
Готье ль придет, Гаргиль — равно у них на это прав.
И все ж месье Готье не зря сей жребий дан:
Честь излечения двух душ больных
Завоевал, опередив всех остальных,
Приюта для неизлечимых капеллан!
Вернемся, однако, к «Ирине».
Холодно принятая зрителями, эта пьеса, тем не менее, стала поводом для триумфа ее автора.
Потребность в оппозиции была в те времена настолько велика, что даже знатные вельможи оказались заражены этой манией. Более тридцати кавалеров ордена Святого Духа явились к г-ну де Вольтеру, чтобы поздравить его, так что больной проникся полнейшей иллюзией успеха, и вероятность выйти из этого заблуждения была у него тем меньше, что, по словам Башомона, «газетчикам было запрещено говорить о нем и о его трагедии иначе, чем в хвалебном тоне». Так что начиная с этого времени ни о чем, кроме трагедий, умирающий больше не помышлял. Он не только дописал, а вернее, подправил «Агафокла», но и пообещал как можно скорее приняться за новую пьесу. Более того, он поручил своим доверенным лицам распространить среди публики известие об испытываемом им чувстве удовлетворения, уверить ее в своей глубокой признательности и в своем искреннем намерении явиться в театр, чтобы лично выразить партерным зрителям свою благодарность, как только это позволит ему здоровье.
Впрочем, второе представление «Ирины» проходило с несколько большим успехом, и, когда оно закончилось, все стали справляться о самочувствии драматурга. Актер, объявлявший спектакль, успокоил публику, сказав, что Вольтер близок к полному выздоровлению и даже есть надежда, что он будет присутствовать на третьем представлении трагедии.
И потому на третьем представлении зал был битком набит, однако зрителей ожидало такое же разочарование и похожее объявление, так что и четвертое представление принесло бешеную выручку. Театру очень хотелось, чтобы г-н де Вольтер оттянул так свой приход до пятидесятого представления, но г-н де Вольтер заявил, что шестое представление он непременно почтит своим августейшим присутствием.
Двадцать пятого марта, возвращенный к жизни своим триумфом, Вольтер оказался в силах сесть в экипаж и, под предлогом, что он едет осматривать площадь Людовика XV, показался парижанам. Лошади шли шагом. Вольтер сидел в голубой карете, сплошь усыпанной золотыми звездами, и наслаждался чествованием, которое устроил ему кортеж из более чем пятисот персон.
Вернувшись к себе, Вольтер застал депутацию масонской ложи Девяти сестер, которая по предложению маркиза де Виллета, сделанному 10 марта, обратилась к г-ну де Вольтеру с просьбой присутствовать в качестве масона на одном из ее заседаний. Совершенная прогулка развеселила Вольтера, а главное, придала ему сил. И потому, сделав вид, что масонские правила выпали у него из памяти, он попросил, чтобы его приняли в масоны заново, подписал уставные положения братства, как если бы в самом деле проходил процедуру приема в него, и перед лицом г-на де Лаланда, досточтимого мастера, взял на себя обязательство вступить в ложу.
Когда депутация удалилась, к Вольтеру вернулось дурное настроение. Какое-то время назад он договорился о найме квартиры по соседству и теперь не успокоился, пока г-жа Дени не отказалась от этого обязательства. Затем он решил, что его сиделка чересчур молода и что присущая им обоим стыдливость может быть задета, когда эта молодая женщина будет надевать на него панталоны. В итоге ее уволили, и вместо нее взяли сиделку сорока лет от роду.
Причиной дурного настроения философа стала острота, о которой ему сообщили. Какой-то проходимец показывал на Елисейских полях карточные фокусы и продавал книжонки, где эти фокусы объяснялись. Объявляя очередной фокус, он предварил его следующим коротким вступлением:
— Что касается фокуса, который мы сейчас исполним, господа, то его я узнал в Ферне от великого человека, наделавшего здесь столько шуму, от прославленного Вольтера, нашего общего учителя!
Слова «наш общий учитель» показались философу обидными.
На 1 апреля 1778 года Вольтер назначил сразу два визита: во Французскую академию и в театр. В два часа пополудни он выехал из дома в своей голубой карете, усыпанной золотыми звездами, и направился в Академию, проводившую в тот день одно из своих особых собраний.
Это собрание из двадцати двух академиков, представлявших всего лишь половину общего состава достославной корпорации, оказалось столь малочисленным из-за отсутствия прелатов, аббатов, да и вообще всех бессмертных, имевших хоть какое-то отношение к Церкви и без всяких предлогов не пожелавших присутствовать на чествовании представителя безбожия.
Лишь аббаты Буамон и Мийо, по словам Башомона, откололись от прочих: один как придворный повеса, имевший лишь внешние признаки своего сословия, а другой как тщеславный педант, не имевший никакой надежды на благоволение ни со стороны двора, ни со стороны Церкви.
Мы позаимствуем из «Тайных записок» отчет об этом заседании и о последовавшей за ним церемонии в Комеди-Франсез, именуемой обычно Апофеозом Вольтера:
«Академики двинулись навстречу г-ну де Вольтеру, чтобы оказать ему достойный прием. Его препроводили к креслу руководителя, которое это должностное лицо и вся Академия попросили его занять. Над этим креслом был помещен портрет г-на де Вольтера. Собрание начало свою работу с того, что без жеребьевки, требовавшейся по обычаю, единодушно назначило г-на де Вольтера своим руководителем на апрельский триместр. Старик пребывал в хорошем настроении и намеревался в свое удовольствие поговорить, однако ему было сказано, что все чересчур озабочены состоянием его здоровья, чтобы слушать его речи, и хотят принудить его к молчанию. И действительно, г-н д'Аламбер употребил время заседания на чтение "Похвального слова Депрео", которое он уже оглашал в ходе одной из публичных церемоний и куда он включил теперь лестные для присутствующего философа слова.
Затем г-н де Вольтер пожелал подняться к секретарю Академии, квартира которого находится над залом заседаний. Какое-то время он оставался у него, а потом отправился в Комеди-Франсез. Весь двор, при всей его обширности, был битком набит людьми, ожидавшими приезда г-на де Вольтера. Как только вдалеке показалась его карета, единственная в своем роде, все принялись кричать: "Вот он!" Трубочисты, торговки яблоками и весь тамошний сброд бросились туда, и послышались приветственные возгласы "Да здравствует Вольтер!", которым не было конца. Маркиз де Виляет, приехавший заранее, подошел встретить г-на де Вольтера при выходе из кареты, в которой тот находился вместе с прокурором Глозом. Они оба подали ему руку и с трудом вытащили его из окружавшей толпы. У входа в театр его окружила более утонченная публика, охваченная подлинным восторгом перед гением; особенное исступление проявляли женщины, которые бросались навстречу ему и останавливали его, чтобы получше разглядеть. Все спешили дотронуться до его одежды, а некоторые вырывали волоски из его шубы. Герцог Шартрский, не решаясь подойти ближе и оставаясь в отдалении, выказывал не меньшее любопытство, чем все прочие.
Герою, а вернее, божеству этого дня предстояло занять место в камергерской ложе, напротив ложи графа д'Артуа; г-жа Дени и г-жа де Виляет уже разместились там, и партер пребывал в радостном волнении, ожидая появления поэта. Зрители не унимались до тех пор, пока он не расположился в первом ряду подле этих дам. Тотчас же раздался крик "Венок!", и к г-ну де Вольтеру приблизился актер Бризар, чтобы возложить ему на голову лавровый венок. "О Боже! Неужто вы хотите убить меня?!" — воскликнул г-н де Вольтер, плача от радости и отказываясь от этой чести. Он взял этот венок в руки и подал его Прекрасной и Добрейшей. Она стала возражать, но тут принц де Бово схватил венок и снова возложил его на голову французскому Софоклу, который на этот раз уже не мог оказать сопротивления.