Страница 14 из 195
Почивший здесь сеньор, по виду не колосс,
Три имени носил и все, увы, с собой унес.
В итоге г-жа Саббатини соблазнила Святого Простака (так прозвали при дворе г-на де Ла Врийера, однако не по причине его святости, а потому, что было короче и забавнее называть его Святым Простаком, а не г-ном де Сен-Флорантеном).
К несчастью для обоих любовников, каждый из которых уже был связан семейными узами, г-жа Саббатини была чрезвычайно плодовита, а герцог де Ла Врийер отличался чрезвычайным сластолюбием: итогом этого союза стала целая толпа детей, которым их происхождение, внебрачное с обеих сторон, не сулило легкого будущего. Нужно было быть Людовиком XIV, чтобы узаконить детей г-жи де Монтеспан, да и то, как мы видели, это усыновление стало для герцога Менского и графа Тулузского терновым венцом.
Стало быть, следовало отыскать компромиссный выход. Предстояло найти мужа, который ничего не требовал бы от своей жены и не склонен был требовать что-либо вообще, а поскольку первый брак г-жи Саббатини заключался за границей, было заявлено, что его можно не учитывать и приступать к заключению нового.
Нашелся дворянин по имени г-н де Ланжак, а точнее, де Леспинасс, ибо семья Ланжак отреклась от него, так вот, повторяем, нашелся дворянин, согласившийся жениться на жене г-на Саббатини и признать своими детей любовницы г-на де Ла Врийера.
Из этого воспоследовала судебная тяжба между семьей Ланжак и этим порочным черенком, пожелавшим привиться к ее родословному древу. В итоге было признано, что маркиза может носить имя Ланжак, владея имением, носящим это имя, но при этом не вправе притязать на принадлежность к семье Ланжак.
Благодаря этой сложной комбинации внебрачные дети г-жи де Ланжак оказались узаконены.
Первым из них был граф де Ланжак, который стал полковником и кавалером ордена Святого Людовика, не понюхав пороха, и был известен в свете исключительно вследствие довольно позорной для него ссоры, о чем мы уже упоминали, с г-ном Гереном, хирургом принца де Конти.
Второй сын г-жи де Ланжак избрал церковное поприще и, хотя и стремясь к священническим званиям, посвящал свое время музам, как изысканно говорили в ту эпоху; он даже был награжден академической премией, что выглядело невероятно скандально; по этому поводу сочинили следующее двустишие:
«Приказом короля стихи сии поставить всем в пример!»
Подписано: «Людовик», а ниже: «Герцог Ла Врийер».
Академия, всегда чрезвычайно услужливая в отношении такого рода избраний, даже намеревалась включить аббата де Ланжака в число бессмертных, однако начавшаяся в это время опала его отца закрыла для поэта двери этого прославленного сообщества.
Наконец, у г-жи де Ланжак была дочь, вышедшая замуж за знатного человека, маркиза де Шамбона, и уже через год, в то время, к которому мы подошли, затеявшая против него бракоразводный процесс.
Впрочем, презрение знатных вельмож ко всему этому потомству Фелипо было настолько велико, что, когда маркиза де Шамбона и ее сын пришли сообщить о намеченном брачном союзе маршалу де Бирону, до этого превосходно принимавшему их, он позволил им договорить до конца, а затем позвал своего привратника и спросил его:
— Вы видите этого господина и эту даму?
Привратник взглянул на посетителей и ответил:
— Да, ваше сиятельство.
— Так вот, — продолжал маршал, — теперь, если они явятся ко мне с визитом, вы скажете им, что меня нет дома.
В 1770 году разнесся слух, что г-н де Сен-Флорантен, ставший вдовцом и герцогом де Ла Врийером, задумал жениться на мадемуазель де Полиньяк, чтобы иметь наследников, которым он мог бы передать свой герцогский титул.
И тогда получила распространение следующая эпиграмма:
Кафе парижских непотребный сброд,
Что мелет ерунду и день и ночь
И предсказанья делает на год,
Отдать в супруги Фелипо не прочь
Красавца Полиньяка дочь.
«Ну, если негодяй задумал сделать так, —
Вскричала Саббатен, подняв кулак, —
Медее подражая, я придушу всех фелипят,
Что чадами Ланжака себя напрасно мнят».
В общем, как видим, имелось более чем достаточно поводов для того, чтобы столь строгий в отношении нравственности человек, как король Людовик XVI, избавился бы от министра, даже если тот состоял в министерской должности пятьдесят пять лет и был кузеном и шурином г-на де Морепа.
Расправа произошла 18 июля 1775 года, а 20-го была подписана приказная грамота о назначении г-на де Ламуаньона де Мальзерба министром королевского двора.
Скажем несколько слов о физическом и моральном облике г-на де Мальзерба.
В физическом отношении это был человек с довольно заурядной внешностью, приземистый и тучный. К счастью, огонь, всегда пылавший в глубине его огромного сердца, светился в его глазах и придавал яркость его лицу, которое, впрочем, несло на себе отпечаток доброты; все это, в сочетании с черным платьем без всякой отделки и судейском париком, постоянно давало придворным повод к насмешкам, что, впрочем, было совершенно безразлично г-ну де Мальзербу, полагавшему себя философом.
Кроме того, г-ну Мальзербу была свойственна причуда, свидетельствующая о бесхитростности его характера: он имел привычку устраивать камуфлеты и получал от них огромное удовольствие. Ну а поскольку далеко не все знают, что такое камуфлет, объясним, что же приносило г-ну де Мальзербу это огромное удовольствие.
«В этой стране, — говорит современный ему автор, — под камуфлетом понимают одну невинную шутку; она состоит в том, чтобы поджечь клочок бумаги и незаметно сунуть его под нос кому-нибудь, кто спит или же настолько сильно занят чем-нибудь, что не обращает внимания на происходящее вокруг».
Так что славный г-н де Мальзерб, строгий и суровый магистрат, каким нам представляет его история, эта притворно добродетельная жеманница, которую вот уже двадцать лет мы пытаемся приблизить к человеку, г-н де Мальзерб, повторяем, был далеко не таким, каким изображает его история: он и два часа не мог оставаться в покое, не устроив очередного камуфлета, что нередко приводило к странным и неприличным историям.
Мы приведем пример лишь одной такой истории.
Как-то раз один жалобщик явился с ходатайством к г-ну де Мальзербу, в то время президенту высшей податной палаты. Он стал рассказывать ему о своей долгой, сложной и щекотливой тяжбе, и г-н де Мальзерб с глубочайшим вниманием слушал его или делал вид, что слушает, а затем вдруг порылся у себя в кармане, вынул оттуда обрывок бумаги, поднес его к свече, зажег и сунул под нос рассказчику, который запнулся и удивленно посмотрел на судью.
— Ах, сударь, — промолвил г-н де Мальзерб, — тысяча извинений, но я не мог устоять перед искушением. Поверьте, что я, тем не менее, слушал все, что вы мне рассказывали, и сейчас вы получите доказательство этому.
И правда, он тотчас повторяет рассказ жалобщика, с полнейшей ясностью подытоживает суть дела и в тот же день докладывает его в суде.
В другой раз, председательствуя на судебном заседании, г-н де Мальзерб резко прервал адвоката в ходе его защитительной речи.
— Ах, черт побери, метр! — воскликнул он. — Мне бы очень хотелось кое-что узнать.
— Что именно? — с удивлением спросил адвокат.
— Когда вы закончите наводить на меня скуку?
— Господин первый президент, — произнес оратор, — мне очень жаль, но я исполняю свою должность. Исполняйте же вашу, терпеливо выслушивая меня, даже если будете умирать от зевоты; для этого вы здесь и находитесь.