Страница 119 из 195
Я не говорю вам больше, как прежде: «Станете ли вы первыми, кто явит миру зрелище представителей народа, собравшихся для того, чтобы пренебрегать общественным доверием?» Я не говорю вам больше: «Какие права вы имеете на свободу, и какие средства вы оставите для того, чтобы защищать ее, если с первого шага превзошли своими гнусностями самые продажные правительства?» Я говорю вам: «Все вы будете вовлечены во всеобщее разорение, и первые, кто заинтересован в жертве, которую просит у вас правительство, это вы сами».
Так что голосуйте за этот чрезвычайный налог, и дай Бог, чтобы его оказалось достаточно! Голосуйте за него, ибо, если у вас есть сомнения по поводу его возможностей, сомнения смутные и неясные, то у вас их нет по поводу его необходимости и нашего бессилия заменить его чем-либо другим, по крайней мере в данный момент. Голосуйте за него, поскольку нынешние обстоятельства в обществе не терпят никакого промедления, и мы будем нести ответственность за любую отсрочку. Ни в коем случае не просите предоставить вам время: беда никогда не дает его… И кстати, господа, по поводу нелепого постановления Пале-Рояля и смехотворного бунта, имеющего значение лишь в чьем-то недалеком воображении или в порочных замыслах нескольких злонамеренных людей, вы недавно слышали исполненные бешенства слова: «Катилина у ворот Рима, а они совещаются!» Разумеется, у нас с вами нет ни Катилины, ни военных угроз, ни мятежных группировок, ни Рима. Однако сегодня есть риск банкротства, постыдного банкротства; оно угрожает уничтожить вас, вашу собственность, вашу честь… А вы совещаетесь!
Под впечатлением этой блистательной речи Национальное собрание проголосовало за чрезвычайный налог: оно видело впереди банкротство, постыдное банкротство с его разверзнутой бездной, на дне которой притаился стыд с его тусклыми глазами. Оно проголосовало; и странное дело, замечает Мишле, если бы деньги появились, если бы все поступили подобно министру, обложившему самого себя сбором в сто тысяч франков, то Неккер укрепил бы положение тех, кто вызвал армию, чтобы выгнать его, а Национальная ассамблея оплатила бы войска, которые должны были распустить ее.
Вернемся, однако, к Фландрскому полку, вступившему в Версаль, чтобы исполнить там тайную миссию, которую, ничего не зная о ней, он нес в себе, подобно туче, несущей молнию.
Необходимо было узаконить присутствие полка, вступившего в город вопреки всем, за исключением двора, радушным приемом со стороны горожан. Эту заботу берет на себя г-н д'Эстен, командующий национальной гвардией. Он пойдет навстречу полку и призывает офицеров национальной гвардии последовать его примеру; чтобы побудить их к такому поступку, он объявляет, что список этих офицеров будет показан королю. Встреча с офицерами происходит в муниципалитете, куда является новый председатель Национального собрания, Мунье, только что избранный с этой целью роялистским большинством. Из муниципалитета все переходят в здание ведомства Королевских забав и останавливаются в канцелярии Национального собрания; там г-н д'Эстен вписывает свое имя вверху чистого листа и призывает офицеров сделать то же самое; затем, поскольку многие офицеры пренебрегают этим призывом своего командира, г-н д’Эстен, завершает письменное обращение к королю словами:
«Впрочем, государь, все офицеры, присутствующие в данный момент в Версале, сопровождали меня».
Список, в соответствии с обещанием г-на д'Эстена посланный королю, доставляет его величеству живейшую радость.
В тот же день г-н д’Эстен получил следующее письмо, от начала и до конца написанное собственной рукой короля:
«Я поручаю Вам, кузен, поблагодарить национальную гвардию моего города Версаля за рвение, какое она выказала, встречая мой Фландрский полк. Я с удовольствием просмотрел список, присланный Вами по моей просьбе, и понял, что Вас сопровождали все офицеры. Засвидетельствуйте городским властям удовольствие, доставленное мне их поведением. Я не забуду их привязанности и доверия ко мне, и жители Версаля обязаны этому обстоятельству моим добрым чувствам к ним. Исключительно ради поддержания порядка и безопасности в городе я приказал прибыть сюда Фландрскому полку, который столь достойно вел себя в Дуэ и других местах. Я убежден, что точно так же он будет вести себя и в Версале, и поручаю Вам давать мне отчет в этом».
На этот раз нельзя было сказать, что все совершилось без ведома короля: это он попросил г-на д’Эстена прислать ему список офицеров, это он ради поддержания порядка и безопасности в городе приказал прибыть Фландрскому полку, который так достойно вел себя в Дуэ.
В пять часов вечера полк действительно вступил в город; позади него везли две четырехфунтовые пушки, восемь бочек пороха, шесть ящиков с пулями, весом по пятьсот фунтов каждый, ящик с охотничьими пулями, ящик с картечью и около семи тысяч картузов, не считая тех, какими уже были набиты патронные сумки.
Он идет прямо на площадь Парадов, останавливается на ней и в присутствии офицеров национальной гвардии приносит там клятву городским властям.
Понятно, какое впечатление произвело вступление в город этого полка на обе партии, взгляды которых были хорошо известны. Патриоты встревожились и отправили в Париж гонца, чтобы предупредить столичные городские власти о том, что произошло. Роялисты подняли голову, прицепив к своим знаменам одноцветную кокарду и сняв с них трехцветную, предложенную нации Лафайетом и одобренную королем, который, находясь в Ратуше, самолично прикрепил подобную кокарду к своей шляпе.
Тем не менее одни носили белую кокарду, в знак преданности старому режиму, а другие — черную, в знак траура, по их словам!
Но это было еще не все: требовалось дать подкрепление Фландрскому полку, столь решительно настроенному начать контрреволюцию. Все королевские телохранители, чья служба заканчивается 1 октября, остаются подле тех, кто в этот же день поступает на службу. Целая толпа молодых людей, жаждущих вступить в ряды гвардейцев и еще не принесших конституционную присягу, стекается в Версаль, а тысяча двести офицеров, находящихся в полугодовом отпуске, между 20 сентября и 1 октября постепенно прибывают в город, как в указанное место сбора.
А вот какие в это время распространяются слухи.
Говорят, что король отправится в Мец; там соберутся все верные слуги его величества; если понадобится, туда введут иностранные войска; оттуда последует приказ о роспуске Национального собрания; в первые минуты волнения, которое будет вызвано отъездом короля, ловкие и, в случае надобности, неустрашимые люди, заклепают все пушки в Париже и взорвут пороховые погреба, даже если при этом придется взорвать полгорода; одновременно будут продолжать, как это уже делали раньше, препятствовать доставке туда продовольствия, и вскоре Париж окажется между двух огней — голода и обстрела со стороны верных королю войск, на который ему нечем будет ответить.
Увезти короля было поручено телохранителям, и около полутора тысяч новобранцев в сшитых тайком мундирах должны были удвоить число этих дворян, на которых можно было рассчитывать до последнего их вздоха.
Никогда прежде не видели столько мундиров на улицах и столько орденов Святого Людовика в петлицах; но никогда прежде не слышали и такого глухого ропота в народе, взиравшем на то, как проходят мимо офицеры с этими орденами Святого Людовика и в этих мундирах, никогда прежде не было столько дерзости и наглости у тех, кто их носил.
К. тому же среди этих офицеров было замечено много тех, кто надел зеленый мундир с красными обшлагами, не принятый ни в одном полку.
Кто же командовал этими людьми? Двор.
И вот при таком настроении умов началось для господ телохранителей несение дежурства в последнюю четверть года.
По прибытии в Версаль офицеры Фландрского полка были приняты посланцами двора и приглашены на карточную игру в покоях королевы, что не было в правилах дворца, а также на обед, устроенный телохранителями.
Это был первый обед, который королевские телохранители когда-либо устраивали в Версале в подобных обстоятельствах.