Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Когда Генрих бежал из Лувра, его любовь к г-же де Сов была в самом разгаре; то ли находясь под ее влия­нием, то ли опасаясь измены, он уехал, не предупредив свою жену. Ему очень хотелось взять с собой хотя бы любовницу, но это было невозможно.

«Прелестная Дейель, — говорит Маргарита, — внесла на минуту разнообразие в сердце короля, оказавшегося вдали от своей Цирцеи, чары которой теряли на удалении свою силу. Но прелестная Дейель последовала за королевой- матерью, переписка с г-жой де Сов возобновилась, и теперь уже она в свой черед бежала из Парижа, чтобы присоеди­ниться в По к королю».

К несчастью, она запоздала, и во время своей поездки в Ажен король влюбился в Катрин де Люк. Это была самая красивая девушка в городе, и ее красота стала для нее причиной несчастья. У нее была дочь от Генриха IV, но обстоятельства разлучили его с ней, и, когда Генрих IV забыл об этом любовном приключении, мать и дитя умерли от голода.

О! Генрих IV был весьма забывчивым любовником, другом и королем и к тому же — д'Обинье кое-что об этом знал — весьма скупым.

В это самое время король возложил на д’Обинье какую-то задачу в Гаскони. Д’Обинье хотел выглядеть там настоящим вельможей, каким он и был на самом деле, и промотал там семь или восемь тысяч ливров из собственного достояния.

Хотя и зная скупость своего повелителя, он, тем не менее, ожидал, что по возвращении ему возместят издержки и вознаградят его, но в качестве всей награды Генрих IV подарил ему лишь свой портрет.

Под этим портретом д’Обинье написал следующие четыре строчки:

Сколь странным свойством принц наш обладает!

Не сам ли дьявол то ему внушил?

Своим портретом он вознаграждает

Тех, кто ему столь преданно служил.[7]

Покидая Ажен, Генрих IV оставил там в забвении не только бедную Катрин де Люк, но и, по словам д’Обинье, громадного спаниеля по кличке Лимон, имевшего при­вычку спать в ногах короля (а зачастую и между Фронте­наком и д’Обинье): это несчастное животное, умиравшее с голоду, стало ластиться к д’Обинье и вызвало у него такую жалость, что он поместил его на пансион к какой-то женщине и велел выгравировать на его ошей­нике следующий сонет:

Ваш пес Лимон еще совсем недавно

Спал подле вас на том же ложе, Сир!

А ныне верный друг, товарищ славный,

Свернулся на земле, убог и сир.

Клыком и рыком в ярости облавной

С разбойников в лесах сгонял он жир,

Но, не снискавши милости державной,

На поруганье брошен в этот мир.

Силен и быстр, с отменной песью статью,

Любим он был всей королевской ратью,

Да от щедрот монарших выгнан вон.

О, государю верные вельможи,

Не презирайте пса — судьбой вы схожи:

Получите награду, как и он![8]

К счастью для Лимона, на другой день Генрих проез­жал через Ажен; собаку привели к королю, и, как пишет д'Обинье, «король побледнел, читая эти стихи».

Вероятно, эта бледность обеспечила Лимону пожиз­ненную ренту. Д'Обинье ничего более о нем не говорит.

Мало-помалу Генрих IV привык к упрекам подобного рода и, побледнев в тот раз, не давал себе более труда даже краснеть из-за таких пустяков. Правда, спустя несколько лет произошел забавный случай, о котором мы сейчас расскажем.

«Однажды ночью, — говорит д'Обинье, — когда мне слу­чилось спать в гардеробной комнате моего господина вме­сте со сьером де Ла Форсом (тем самым Комоном, кото­рый чудом спасся в Варфоломеевскую ночь и умер в 1652 году, в звании маршала Франции и в возрасте девяноста трех лет, и приключение которого Вольтер описал в столь скверных стихах), я несколько раз сказал ему: "Ла Форс, наш господин — скаредный волокита и самый неблагодар­ный смертный, какой только есть на свете". Ла Форс, уже почти уснувший, переспросил меня: "Что ты там говоришь, д'Обинье?" Король, слышавший этот разговор, ответил ему: "Он говорит, что я скаредный волокита и самый неблагодарный смертный, какой только есть на свете ... Какой же крепкий у вас сон, Ла Форс!" Отчего конюший, — добавляет д'Обинье, говоря о себе самом, — остался в некотором смущении. Однако на следующий день его госпо­дин не выказал ему никакого неудовольствия, но и не при­бавил к его жалованью даже четверти экю».

Вот еще один штрих к портрету Генриха IV, сделанный рукой мастера. Спасибо, д’Обинье!

Личная и даже политическая история Генриха IV — это перечень его любовных увлечений и дружеских привя­занностей; однако всегда видишь его неблагодарным в дружбе и непостоянным в любви.

На смену Катрин де Люк пришла жена Пьера Марти- ниуса, которую по имени мужа называли Мартина.

Ее имя, снисходительность ее мужа и великая слава о ее красоте, заставившей влюбиться в нее Дюфе, канцлера Наварры, — вот и все, что от нее осталось в памяти людей.

Затем появилась Анна де Бальзак, дочь Жана де Баль­зака, сеньора де Монтегю, управляющего финансами дома Конде. Она вышла замуж за Франсуа де Л'Иля, сеньора де Треньи, но скандальная хроника ограничива­ется тем, что называет ее Ла Монтегю.

Затем Арнодина, довольно любопытные сведения о которой можно найти на странице 129 первого тома «Вероисповедания Санси».

Затем мадемуазель де Ребур, дочь президента Кале. О ней очень резко отзывается Маргарита. Правда, любов­ная связь короля с мадемуазель де Ребур имела место во время пребывания Маргариты в По.

«Это была, — говорит королева Наваррская, — зло­нравная девица, которая совсем не любила меня и посто­янно устраивала мне самые отвратительные гадости, какие только могла».

Однако царствование мадемуазель де Ребур было недолгим. Король и двор покинули По, тогда как бед­няжка заболела и, пребывая в страданиях, вынуждена была там остаться.

Всеми покинутая, она умерла в Шенонсо.

«Когда эта девица сильно заболела, — говорит Бран­том, — ее посетила королева Маргарита и, поскольку та уже была готова отдать Богу душу, сделала ей строгое внушение, а затем сказала: "Бедняжка много страдала, но ведь и зла она натворила много!"»

Эти слова стали надгробной речью в честь умершей.

Ее сменила Франсуаза де Монморанси-Фоссё, более известная под именем Прекрасная Фоссёза.

Следует взглянуть на картину очаровательного малень­кого двора в Нераке, изображенную Маргаритой в ее «Мемуарах»; при виде этого зрелища потекут слюнки у самых пресыщенных людей. Двор этот состоял из всего самого красивого и самого галантного, что имелось на Юге Франции.

Царили там Маргарита Наваррская и Екатерина, сестра Генриха IV. Это было удивительное смешение католиков и протестантов, но то время явилось передышкой в рели­гиозных войнах. Одни шли вместе с королем Наваррским слушать проповедь, другие вместе с Маргаритой — слу­шать мессу, а поскольку протестантский храм был отде­лен от католической церкви прелестным местом для про­гулок, похожим на небольшой лесок, все встречались снова в восхитительных аллеях миртов и лавров, под купами каменных дубов и земляничных деревьев, и, ока­завшись там, забывали о проповеди и мессе, Лютере и папе и приносили жертвы, как тогда говорили, одному лишь богу любви.

Прекрасная Фоссёза приносила жертвы так часто и так щедро, что оказалась беременна.

К счастью, Маргариту, полностью поглощенную мыс­лями о виконте де Тюренне, довольно мало беспокоило, что делает ее муж.

Тем не менее дело было затруднительным. Фоссёза входила в число придворных дам королевы, а все при­дворные дамы королевы спали в так называемой комнате фрейлин.