Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Затем у нее появился Мартиг, полковник пехоты и, кстати сказать, храбрец, который обычно шел на при­ступы и участвовал в схватках, имея при себе два полу­ченных от нее подарка: шарф, который он носил на шее, и маленькую собачку, которую он носил на руке, пока его не убили 19 ноября 1569 года во время осады Сен- Жан-д’Анжели.

Затем пришел черед г-на де Гиза, любившего прин­цессу так сильно, что под влиянием своего дяди, карди­нала Лотарингского, он расстроил ее свадьбу с королем доном Себастьяном Португальским.

Затем, как говорили — впрочем, чего только не гово­рили о бедной принцессе, — в любовниках у нее побы­вали ее брат Франсуа Алансонский и другой ее брат, Ген­рих Анжуйский.

Именно в это самое время она вышла замуж за короля Наварры, и этот брак причинил Антрагу такое сильное горе, что он чуть было не умер.

Приданое Маргариты составило пятьсот тысяч золо­тых экю, стоивших в то время по пятьдесят четыре су. Король предоставил триста тысяч, королева-мать — две­сти тысяч, а герцог Алансонский и герцог Анжуйский добавили по двадцать пять тысяч ливров каждый.

Вдовья доля была установлена в сорок тысяч ливров годового дохода плюс полностью обставленный Вандом­ский замок в качестве жилища.

Маргарита лежала в постели и спокойно спала, когда был подан сигнал к резне. Внезапно она проснулась, раз­буженная человеком, который руками и ногами колотил в ее дверь и кричал:

— Наварра! Наварра!

Кормилица принцессы, спавшая в ее комнате, поду­мала, что это явился сам принц Беарнский, и быстро побежала открывать дверь. Однако это был молодой дво­рянин, которого звали Те ж ан, по словам Маргариты, или Л е р а н, по словам Дюплеи. Его преследовали чет­веро убийц, и, увидев открытую дверь, он ворвался в комнату, бросился на постель принцессы, обхватил ее своими окровавленными руками — ибо ему нанесли удар шпагой и удар алебардой — и скатился вместе с ней в проход между кроватью и стеной. При этом один кричал громче другого, но все стало еще хуже, когда убийцы, не сумев заставить его выпустить из рук захваченную им добычу, попытались убить его прямо в объятиях коро­левы. К счастью, в ее покои вбежал капитан гвардейцев Гаспар де Ла Шатр, более известный под именем Нансе, и, выгнав убийц, подарил королеве Маргарите жизнь несчастного Тежана, который не пожелал ее покинуть и которого она приказала перевязать и уложить в своем кабинете, откуда он вышел только после своего полного выздоровления.

Следует воздать должное королеве Маргарите: как только Тежан оказался вне опасности, первый ее вопрос, обращенный к Нансе, был о судьбе принца Беарнского. Капитан гвардейцев сообщил ей, что тот вместе с прин­цем де Конде находится в кабинете короля, и к тому же добавил, что, по его мнению, присутствие там новобрач­ной было бы, возможно, небесполезно для ее мужа.

Маргарита накинула на себя ночное платье и поспе­шила в спальню своей сестры, герцогини Лотарингской, придя туда еле живая от страха. По пути, в ту минуту, когда она входила в переднюю, дворянин по имени Бурс упал мертвым в трех шагах от нее, сраженный ударом алебардой.

Едва она оказалась в этой спальне, как туда ворвались двое беглецов, умоляя ее о помощи: это были Миоссан, первый дворянин покоев короля, ее мужа, и Арманьяк, его старший камердинер.

Маргарита бросилась к ногам короля и королевы- матери и с великим трудом добилась от них пощады.

Согласно легенде, принц Беарнский спасся лишь бла­годаря тому, что он спрятался под фижмами своей жены, носившей, впрочем, платья достаточно широкие для того, чтобы под ними можно было укрыть мужчину или даже нескольких мужчин.

Эта легенда имела под собой некоторое основание, ибо она дала повод к следующему четверостишию:

О фижмы пышные прелестной королевы!

Вы призваны прикрыть честь дамы или девы,

Но славен ваш удел: героя скрыли вы,

Не будь вас — не сносить монарху головы![3]

Когда мы говорим, что королева Маргарита могла укрыть под своими фижмами мужчину или даже несколь­ких мужчин, у нас есть право сказать это.

«Она заказывала себе платья, — говорит Таллеман де Рео, — которые в плечах и в бедрах были намного шире, чем требовалось, и имели соответственно такие же рукава; чтобы придать себе большую статность, в платье она вставляла с обоих боков жестяные пластины, расши­рявшие лиф. Так что было немало дверей, в которые она не могла пройти».

(Заметим, что нынешние кринолины ни в чем не усту­пают фижмам.)

Однако это еще не самое удивительное: в числе всех этих фижм прекрасной принцессы были те, к которым она питала особенное расположение.

Вот что говорит по этому поводу все тот же автор:

«Она носила огромные фижмы, имевшие кармашки по всей окружности, и в каждом из них прятала коробочку с сердцем одного из своих покойных любовников, ибо, как только кто-то из этих любовников умирал, она заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Каждый вечер эти фижмы вешали в запиравшийся на замок шкаф, стоя­вший за изголовьем ее кровати.

Муж упрекал ее не только за то, что она приказывала набальзамировать сердца своих любовников, но и за то, что она отправлялась за их головами прямо на Гревскую площадь.

В качестве слуги при ней состоял красавец-дворянин по имени Ла Моль, вступивший в заговор с маршалом де Монморанси и маршалом де Коссе и вместе со своим другом Аннибалом де Коконасом сложивший голову у церкви святого Иоанна на Гревской площади. Их головы были выставлены на площади; но, как только стемнело, г-жа Маргарита, любовница Ла Моля, и г-жа де Невер, любовница Коконаса, вместе отправились туда, похитили эти головы и увезли их в своей карете, чтобы своими собственными очаровательными ручками захоронить их в часовне святого Мартина у подножия Монмартра.

Впрочем, королева Марго была в большом долгу у Ла Моля, ибо этот красавец-дворянин, горячо любивший ее, вступил ради нее в заговор и взошел на эшафот, целуя муфту, которую она ему подарила.

Несчастному покойнику сочинили следующую эпита­фию:

Когда-то в здешней стороне

Завидовали люди мне.

Теперь, когда я мертв и нем —

О, сколь изменчива судьба! —

Все, вплоть до жалкого раба,

Мне не завидуют совсем![4]

Именно о Ла Моле, выступающем там под именем Гиацинта, идет речь в песне кардинала дю Перрона, написанной под влиянием королевы Маргариты, и если бы не Сен-Люк, присоединившийся к ней в Нераке и своими ласками сумевший отвлечь ее от душевных пере­живаний, то, вероятно, она долго бы утешалась от этой потери.

«Правда, — говорит сам ее муж, — в этом нелегком утешении на помощь Сен-Люку пришел Бюсси д'Амбуаз, и, поскольку печаль ее упорствовала, королева присоединила к ним Майена».

Впрочем, несмотря на те два недостатка, какие мы отметили в ее внешности: несколько длинноватое лицо и немного обвислые щеки, королева Наваррская была, наверное, чрезвычайно красива, ибо, когда спустя какое-то время после Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши и поль­ские послы приехали в Париж, их глава Ласко, выйдя из зала, где королева Маргарита давала аудиенцию ему и его спутникам, произнес такие слова:

— После того как я видел ее, мне больше нечего видеть, и я охотно последовал бы примеру тех паломни­ков в Мекку, которые, после того как они видели гроб­ницу своего пророка, из благоговения выкалывают себе глаза, чтобы не осквернять свое зрение никаким другим зрелищем.

При всем том Генрих Наваррский был в большом долгу у Маргариты.

Прежде всего, почти несомненно, что она спасла ему жизнь во время Варфоломеевской ночи и что его защи­тило звание супруга сестры короля.

Это настолько верно, что королева-мать хотела лишить его этого звания.