Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье

Улыбку милую, игру лучистых глаз,

И нежный алый рот, влекущий к поцелую.

Кого он усладит в заветный тайный час?

За легкой поступью понаблюдать люблю я.

О, белоснежнее мне не увидеть грудь,

Игривей, чем у ней, мне не услышать смеха,

А  шея стройная мне не дает уснуть,

И жемчуга зубов, и голос, рая эхо.

О, как мне хочется погладить атлас кожи,

И руку взять ее, превозмогая страх:

Ведь пальцы длинные — как перламутр, о Боже,

Все в драгоценностях на кольцах и перстнях.

Любуясь ножками, ее дивлюсь я стану.

Ей быть подругами просить богинь я стану![20]

Габриель родилась около 1575 года. Она еще не появ­лялась при дворе, когда Генрих встретил ее во время одной из своих прогулок по окрестностям Санлиса.

Она жила в замке Кёвр, и король встретил ее в лесу Виллер-Котре.

Демустье увековечил память о месте, где, согласно преданию, произошла эта встреча, вырезав на буке, точь- в-точь как пастух Вергилия или герой Ариосто, следу­ющие пять стихотворных строк:

В этой рощице уединенной

Их любовь обрела свой приют,

Вздохи слышались пары влюбленной.

«Габриель и Анри!» — шепчут клены,

В честь их верности птицы поют.[21]

Возможно, сегодня я единственный человек во Фран­ции, который помнит эти стихи. Дело в том, что, когда я был еще совсем ребенком, моя мать заставляла меня читать их на дереве, где они были вырезаны, и рассказы­вала мне, кто такие Генрих, Габриель и Демустье.

Существовали определенные сомнения по поводу про­исхождения Габриель. Безусловно, она родилась в то время, когда г-н д'Эстре состоял в браке с ее матерью, но, когда девочка появилась на свет, прошло уже пять или шесть лет после того, как г-жа д'Эстре сбежала с маркизом д'Аллегром, трагическую судьбу которого она впоследствии разделила. Жители Исуара, стоявшие за Лигу, узнали, что в городской ратуше поселились сеньор и дама, которые стоят за короля, подняли бунт, закололи маркиза и его любовницу и выбросили их обоих из окна.

Госпожа д'Эстре также происходила из рода Ла Бурдезьер.

У нее было шесть дочерей и два сына.

Дочерьми этими были: г-жа де Бофор, г-жа де Виллар, г-жа де Нан, графиня де Санзе, аббатиса Мобюиссонская и г-жа де Баланьи.

Эта последняя стала прообразом Делии из «Астреи».

Юна была несколько кривобока, — говорит Таллеман де Рео, — но отличалась необычайной любвеобильностью. Это от нее г-н д'Эпернон имел дочь, ставшую аббатисой мона­стыря святой Глоссинды в Меце».

Этих шесть дочерей и их брата — второй сын г-жи д’Эстре уже умер — прозвали семью смертными гре­хами.

Госпожа де Нёвик, наблюдавшая из окна дома г-жи де Бар за похоронами г-жи де Бофор, сочинила по поводу этого зрелища следующее шестистишие:

Я вижу явь страшнее снов:

Ведомы пасторским ублюдком

Шесть страшных, но живых грехов

Идут к погосту строем жутким,

И, голося «за упокой»,

Оплакивают грех седьмой.[22]

Как ни молода была красавица Габриель, сердце ее, как уверяют, уже заговорило, и тело ее подчинилось голосу сердца.

Виновником этого стал Роже де Сен-Лари, известный под именем Бельгарда, великий конюший Франции, которого в силу занимаемой им должности называли просто господином Великим. Это был один из самых статных и самых любезных людей при дворе. На свою беду, он был еще и одним из самых болтливых. Как и царь Кандавл, он не умел держать язык за зубами. Он так расхваливал Генриху IV красоту своей любовницы, что тот пожелал взглянуть на нее.

Генрих IV пришел, увидел и полюбил.

Это было похоже на veni, vidi, vicil[23] Цезаря. И потому первый ребенок, ставший плодом этой любовной связи, был назван в честь победителя при Фарсале.

Габриель хотела назвать его Александром, но Генрих отрицательно покачал головой.

— Нет! Нет! — сказал он. — Все станут называть его исключительно Александром Великим...

Габриель покраснела и больше ни на чем не настаи­вала.

Мы уже упоминали, что великого конюшего называли господином Великим.

К счастью для Бельгарда, красавица Габриель не была столь же злопамятной, как та славная своей красотой царица Лидии, что приказала любовнику убить мужа, поскольку муж показал ее любовнику нагой. Нет, напро­тив, всю свою жизнь она сохраняла к Бельгарду чувство любви, что изводило Генриха IV.

Не раз он восклицал в минуты гнева:

— Клянусь святым чревом! Найдется ли здесь кто- нибудь, кто избавит меня от этого проклятого Бель­гарда?

Но уже через несколько минут он говорил:

— Эй, вы, те, кто слышал, что я сейчас сказал! Не вздумайте этого делать!

Эта ревность, мучившая его на протяжении тех девяти или десяти лет, что длилась его любовная связь с Габри­ель, восходит к началу их отношений.

Мы видели, как при посредстве Бельгарда произошло его знакомство с Габриель. Первым делом Генрих IV увез Габриель в Мант, где находился двор, и запретил Бель­гарду последовать туда за ней.

Безутешный любовник был вынужден подчиниться.

Но мадемуазель д’Эстре сочла такой образ действий тираническим.

Однажды утром она заявила домогавшемуся ее королю — ибо, как утверждают, он еще не стал ее любовником — так вот, она заявила домогавшемуся ее королю, что его поведение неучтиво и что если он действительно ее любит, как не раз говорил ей, оказывая ей этим честь, то не будет противиться более выгодному положению, какое она занимала бы рядом с Бельгардом, предложи­вшим ей выйти за него замуж.

С этими словами она удалилась.

Король остался, погруженный в раздумья.

О чем же он думал?

О возможности предложить ей то, что он всегда пред­лагал в подобных случаях, — женитьбу.

Однако такое предложение никогда не выглядело вполне серьезным. Ведь Генрих состоял в браке с Марга­ритой, и, как ни мало он мог считаться ее мужем, он все же им являлся, коль скоро развод не был объявлен.

Он все еще размышлял о том, что можно сказать Габриель, чтобы удержать ее рядом с ним, когда ему доложили, что Габриель уехала в Кёвр.

К несчастью, Габриель выбрала для этого как раз такой день, когда, как ей было известно, Генрих не сможет пуститься за ней в погоню.

Однако он отправил ей послание, где было всего лишь три слова:

«Ждите меня завтра».

И действительно, оглушенный, трепещущий, отчая­вшийся, обезумевший от любви, каким мог бы быть влю­бленный двадцатилетний юноша, он решил поехать и вернуть Габриель, чего бы это ни стоило.

Ему предстояло проделать более двадцати льё и пере­сечь места расположения двух вражеских армий.

«Цезарь, переправляясь из Аполлонии в Брундизий, — говорит историк, у которого мы почерпнули эти подроб­ности, — рисковал куда меньше, чем Генрих, когда он ехал из Манта в Кёвр».

Генрих отправился верхом, в сопровождении всего лишь пяти друзей; затем, в трех льё от Кёвра, вероятно в Вербери, видя, что дороги в Компьенском лесу охраня­ются врагом, он спешился, переоделся крестьянином, положил на голову мешок, набитый соломой, и двинулся к замку.

Он миновал таким образом два десятка французских и испанских дозоров, нисколько не подозревавших, что этот мнимый крестьянин, несущий мешок соломы, — влюбленный, идущий на встречу со своей любовницей, и что этот влюбленный — король Франции.

Хотя и предупрежденная о его прибытии, Габриель, не веря, что он способен на подобное безумство, не желала распознать короля, а распознав его, громко закричала и не нашла для него других слов, кроме следующей не слишком учтивой фразы: