Страница 12 из 216
— Поскольку вы по-настоящему дама чести, вы станете придворной дамой той королевы, какую я возведу на трон, женившись на ней.
И он в самом деле сдержал слово: маркиза де Гершевиль, ставшая маркизой де Бомон, была первой придворной дамой, которую король представил Марии Медичи, ставшей его женой. Пока г-жа де Гершевиль изумляла своих современников, оказывая сопротивление королю Наваррскому, сам он запасался терпением благодаря милостям, которые оказывала ему Шарлотта дез Эссар, графиня де Роморантен.
Вследствие этой любовной связи у Шарлотты дез Эссар родились две дочери: одна, Жанна Батиста де Бурбон, была официально узаконена в марте 1608 года; другая, Мария Генриетта де Бурбон, умерла 10 февраля 1629 года, будучи аббатисой Шелльской.
Первая была замечательной женщиной. Назначенная в 1635 году аббатисой монастыря Фонтевро, она стала славой своего ордена благодаря своим дарованиям, уму и твердости; ей даже удалось добиться указа, предписывавшего приорам этого ордена титуловать ее «матерью», обращаясь к ней устно или письменно. Такое звание, надо полагать, было великой честью, и Жанна Батиста Бурбонская явно придавала ему очень большое значение, ибо, когда в возрасте девяноста лет она лежала на смертном одре и соборовавший ее приор Фонтевро произнес, протягивая ей облатку: «Сестра моя, причаститесь святых тайн», она ответила, глядя ему в лицо: «Именуйте меня "мать моя": это предписывает вам указ!»
Однако она далеко не всегда была столь же довольна изданными в отношении нее указами. Когда президент Арле издал один из таких указов, направленный против нее, она приняла это так близко к сердцу, что в гневе примчалась к нему, чуть ли не отругала его и закончила свою речь словами:
— Известно ли вам, сударь, что во мне течет кровь Генриха Четвертого?
— О, да, сударыня, — отвечал президент, — я знаю, что она в вас течет, и даже очень горячая, очень горячая!
В 1630 году, то есть в возрасте сорока одного года, ее мать вышла замуж за Франсуа де Л’Опиталя[11], сеньора дю Алье, «который, — говорит ее историк, — воспринимал ее как вдову принца».
Как видите, дорогие читатели, всегда есть возможность все уладить, и люди, которые останавливаются перед трудностями, вместо того чтобы просто-напросто набросить на них расцвеченный словами покров, большие глупцы.
Кстати, мы забыли сказать, что в промежутке между ее разрывом с Генрихом IV и ее бракосочетанием с Франсуа Л’Опиталем она родила от кардинала де Гиза шесть детей.
Она умерла в июле 1651 года, и в письме XXVI своей «Исторической музы» Лоре сообщает о ее смерти так:
В понедельник, представьте, как ни жаль,
Отдала Богу душу мадам Л’Опиталь.
Так хотелось бедняжке еще пожить,
Но, увы, прервалась дней ее нить.
Хоть немало было старушке лет,
Неохотно она покидала свет.
Прежде чем испустить навеки дух,
Обращаясь к Богу, молвила вслух:
«Да неужто, помилуй, Господи, нас,
Вижу я свет дня в последний раз?»
Но супругу мадам горевать ни к чему —
От потери жены профит ему!
Наконец-то бедняга сможет сам
Выбирать из достойных девиц и дам,
В том числе и благородных кровей, —
Всё, поди-ка, лучше, чем быть при ней.[12]
Пока любовный роман Генриха IV и Шарлотты дез Эссар был в самом расцвете, в стране произошли важнейшие политические события, которые мы вкратце упомянем.
Генрих Беарнский и Генрих Валуа помирились.
«Страх, — говорит Священное Писание, — есть начало мудрости».
Увидев своего врага в трех льё от себя, Генрих Валуа испугался и предложил ему начать переговоры.
Генрих Беарнский поостерегся отказываться от мира, предложенного ему королем Франции.
Их встреча происходила близ Тура, на берегу небольшой реки.
Гугеноты и католики, которые сражались друг с другом вот уже двадцать лет и двадцать лет вели между собой войну на уничтожение, бросились во взаимные объятия.
С этого часа не стало больше двух Франций.
Примирение солдат предшествовало примирению командиров.
В какой-то момент переговоры чуть было не оказались под вопросом: после того как первый шаг к миру был сделан, придворные интриганы, такие, как д'О, Вильруа и д'Антраг, все интересы которых зиждились на раздоре королей, стали вынуждать Генриха III сделать шаг назад.
Король Наваррский решил добиться примирения отчаянным штурмом.
Он препоручил себя Господу, как всегда поступал в опасных обстоятельствах.
Данные обстоятельства вполне могли считаться таковыми: почти в полном одиночестве он въехал на узкую и опасную стрелку, которую образует слияние Луары и Шера.
Генрих III находился в это время в замке Плесси-ле- Тур.
Другой Генрих, король Наваррский, был облачен в свой обычный наряд, так что ничто не утаивало его от врагов. Он рисковал получить пистолетную пулю, как герцог де Гиз, или аркебузную, как Колиньи. Голову его украшал белый плюмаж, а одеяние состояло из короткого красного плаща, который прикрывал камзол из буйволиной кожи, потертый из-за частого соприкосновения с кирасой, и штанов цвета палой листвы, которому он отдавал предпочтение, поскольку цвет этот немаркий. Небольшого роста, твердо сидящий в седле, преждевременно поседевший (ему было всего лишь тридцать пять лет), с орлиным носом и острым приподнятым подбородком полишинеля, живым и беспокойным взглядом, взглядом охотника, проникающим в сердца людей и заросли кустарника, он ехал навстречу своему королевству — с трепещущим сердцем, но со спокойным и улыбающимся лицом.
Генриха III, только что прослушавшего вечерню в монастыре францисканцев, уведомили, что в сторону замка движется огромная людская толпа, а в центре этой толпы, весело болтая и смеясь, едет почти одинокий всадник.
— Черт побери! — воскликнул Генрих III. — Вы увидите, что это мой наваррский братец, которому наскучило ждать.
Это действительно был Генрих Наваррский, а толпа и в самом деле оказалась такой огромной, что в течение какого-то времени два короля не могли сойтись: они протягивали друг к другу руки, но издали. Наконец в толпе образовался проход, Генрих Наваррский упал на колени и с присущим только ему выговором произнес:
— Теперь я могу умереть, ибо я видел моего короля!
Генрих Валуа поднял его и обнял.
И тогда послышались радостные крики, доносившиеся, казалось, до самых небес, ибо люди взобрались даже на деревья.
На следующий день король Наваррский отправился к утреннему выходу короля Франции, сопровождаемый всего лишь одним пажом.
Для этого нужно было определенное мужество, ведь кровь герцога де Гиза еще не была стерта с паркетного пола замка Блуа.
Было решено начать осаду Парижа.
Во время этой осады Жак Клеман убил Генриха III, что вызвало огромный восторг у парижан и повлекло за собой великое прославление имени убийцы.
Если кто-нибудь сомневается — не в убийстве, разумеется, а в прославлении имени убийцы, — пусть прочтет следующее четверостишие:
Доминиканец юный Жак Клеман
В Сен-Клу с письмом является с утра
И в Валуа, раденьем обуян,
Втыкает нож до самого нутра.[13]
Это четверостишие было написано под гравюрой, изображающей «Мученичество преподобного святого Жака Клемана» — его гибель под алебардами королевских гвардейцев.
И тогда Генрих IV — после смерти Генриха III наш герой стал Генрихом IV, — и тогда, повторяем, Генрих IV был вынужден снять осаду и направиться в Дьеп, чтобы ждать там подкрепления, которое должна была прислать ему королева Елизавета.
В ту пору он, наследник французского престола, был крайне беден и, выходя из комнаты убитого, нес под мышкой его фиолетовый плащ, чтобы скроить себе из него траурный камзол.
Если бы Генрих III сам не был бы в трауре, Генрих IV не мог бы носить траур по Генриху III.